Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue - [31]
Судя по мемуарам Иосифа Бикермана и впечатлениям знавших семью людей, позиции отца и сыновей по кардинальным политическим вопросам совпадали. С этих позиций «требование мира в категорической форме» было неприемлемо. Лурье приветствовал Февральскую революцию (он считал лучшим днем своей жизни 27 февраля 1917 г.237), потому что считал, что она покончит с войной. Характерно, что нота Милюкова, «заявившего о незыблемости русской военной программы, глубоко его разочаровала, и он был доволен, когда последовавшие за этим демонстрации привели к выводу Милюкова из первого Временного правительства»238. Отец Бикермана воспринял Февральскую революцию как абсолютную катастрофу. Революция во время войны для него была предательством интересов России: «Раз государство в минуту грознейшей опасности извне было нарочито поднятым бунтом опрокинуто, то все было предопределено»239. Лозунг «Все для России» не предполагал заключения мира.
Особая бестактность доклада Лурье состояла в том, что он, не подлежащий призыву, сделал свой открыто пацифистский доклад, клеймящий войну, в тот момент, когда значительная часть аудитории, включая Бикермана, уже примеряла на себя военную форму: временными правилами от 31 января 1916 г. студенческая отсрочка от армии была ликвидирована.
Мне кажется, что за желчным тоном рецензии Бикермана стоит воспоминание об этом докладе, который не мог не задеть его чувств. Даже если предположить, что Бикермана по какой-то причине на праздновании юбилея Жебелева не было (например, по болезни), то он, без сомнения, должен был о нем услышать или от других студентов, или от возмущенного поведением Лурье Ростовцева.
Взгляды на дальнейшие политические события в России у Бикермана и Лурье были также полярными: Лурье видел Белое движение как в первую очередь черносотенное240, а Илья Бикерман хотел в нем участвовать и с гордостью говорил о своей службе в Белой армии тем людям, которые не могли уличить его в том, что это не соответствовало действительности. Отец, выступая на собрании, посвященном пятой годовщине основания Белой армии, говорил о ней в апологетических тонах, отрицая антисемитский характер погромов, что было «воспринято еврейским обществом как вызов»241. Такую же высокую оценку Белой армии и объяснение погромов как части общероссийского погрома он дал и в статье «Россия и евреи»: «Для еврея белая армия – банда разбойников, слово белый равно слову жидорез. Это не доказывается даже, об этом не спорят, это говорится походя… Белая армия не только избивала евреев. Она, малочисленная, неустроенная и безоружная, вела еще, кроме того, сказочно-героическую борьбу против огромного, чудовищно-наглого и лютого врага, борьбу Давида с Голиафом. Против врага, не только превозошедшего жестокостью все, что до сих пор известно было о звере в человеке, но по примитивности своей идеологии, примитивности всего своего существа обезличивавшего 150 миллионов людей в такой мере, как этого никогда еще не сделал ни один рабовладелец со своими рабами-колодниками. Из бесчисленных преступлений, содеянных поработителями России, это преступление самое тяжкое… Ибо, клеймя и проклиная белую армию, еврей и не думает хлопотать о создании голубой, фиолетовой или как-либо иначе окрашенной армии, которая готова была бы пролить кровь свою за Россию, а евреев не обижала бы… Были ли на юге России еврейские погромы?… Нет счета еврейским погромам в годы смуты, ибо лилась в эти годы еврейская кровь без меры, дотла разорены и пущены были по миру сотни тысяч еврейских семей. Но в этом общем смысле погромлена вся Россия… “Белые” устраивали погромы. Но этим утверждением грубо извращается вся историческая перспектива, обволакивается словесным туманом то ужасное, что действительно было»242.
Своими взглядами Бикерман умудрился вызвать умиление В. В. Шульгина: «Теперь о Бикермане.
Я жил в Берлине, когда приехали высланные из Советской России (тогда времена были помягче) философ Н. А. Бердяев, профессор И. А. Ильин, еще кто-то… и еврей Бикерман. Последний сказал:
