Элегия тени - [5]

Но то, к чему попросту нет поворота.

Все то, что бессонно в вечерней дремоте,

Чего не утишит ночная остуда —

Чтоб нам уподобиться жалобной ноте:

Страдать низачем, приходя ниоткуда.

«Вон там, за перелеском…»

Вон там, за перелеском, —

И глаз не оторву —

Присыпанную блеском

Я вижу синеву.

Все делается вялым

Средь ласкового дня,

И море сонным валом

Баюкает меня.

Но не уснуть обоим,

Ведь каждый тем и жив,

Что нежится – прибоем

И помнит – позабыв.

«По дороге, что, словно бы белая риска…»

По дороге, что, словно бы белая риска,

То взлетит по зеленому скату холма,

То срывается вниз и, уставши от рыска,

Исчезает в той дали, где будет пряма, —

Муравьиная скачет по ней кавалькада:

Великаны, что мимо меня пронеслись.

И теперь им отрада, конечно, отрада,

Что, оставив меня, устремляются ввысь.

И меня они мерят насмешливым взглядом,

Да и в то, что я жив, им попробуй поверь:

Может, жив только тем, что увидел их рядом,

Или жив только тем, что не вижу теперь…

Друг для друга они хороши или плохи,

Для меня они сделались – просто пятно:

Никому одному не отсыплю ни крохи

От веселья, что вместе им было дано.

Те же самые чувства – бескрайни и узки,

Не верстается с мерками их бытие.

И уже вдалеке, на извилистом спуске,

Кавалькадой пластается сердце мое.

«Послышится тявканье песье…»

Послышится тявканье песье,

И вечер с грехом пополам

Доносит, как пахнут колосья,

И мысли уносит к полям.

Вполдремы мерещится дрема,

Вполсвета сквозит окоем,

А я приобщен окоема

И в самом забвенье моем.

И в лень погрузясь без остатка,

Я знаю в такие часы,

Что все мирозданье – площадка,

Где вечером тявкают псы.

«Не буду больше сонмом упований…»

Не буду больше сонмом упований,

Не буду тем, чем не был я вовек…

Волна с волной – ничто их не слиянней,

И мир течет подобно водам рек.

Стрела трясется – ведь уже в колчане

Мгновенный трепет будущность предрек.

Когда ярится буря в океане,

На ней печать грядущих мирных нег.

Мы таковы, какими только станем.

И потому в моей душевной стуже

Я собственным пребуду подражаньем.

Ответов нет, и моего здесь нет.

С чужой луны сюда струится вчуже

Все растворивший бесполезный свет.

«Проплыли тучи: снова я один…»

Проплыли тучи: снова я один.

Мерцает чернота густая.

Проглянул месяц из немых глубин,

Лучами чистыми блистая.

Ночной простор повис, как тяжкий груз,

И погружается в истому.

Мой новый день – каких достанет уз,

Чтоб привязать его к былому?

«Я отрекусь. На горном гребне…»

Я отрекусь. На горном гребне

Утес виднеется один —

И кажется еще волшебней

Тому, кто смотрит из низин.

И кажется, с единой целью

Его создало естество:

Чтоб мы узнали – из ущелья —

И не достигнули его.

Утес доступен для того,

Кто в восхожденье вложит душу,

А я – опустошен душой,

И нем, и клятвы не нарушу.

Я отрекаюсь. Я чужой.

«Луна бледнеет и тусклеет…»

Луна бледнеет и тусклеет,

Но не исчезнет даже днем:

Ничто на свете не истлеет,

Хотя бы в разуме моем;

А ты, по самой по границе

Мое минуя существо,

Поймешь ли, сердце, – чувство длится,

Когда в тебе уже мертво?

«Тебя завижу – и отыду…»

Тебя завижу – и отыду

В те вековечные края,

Где я любил Семирамиду

И был избранник бытия.

Ее любил – но без границы,

Вне расстояний и времен;

И в ту любовь, что только снится,

Я до сих пор еще влюблен.

И сознаю, тебя завидя,

Что мой когдатошний двойник —

Он опоздал к Семирамиде,

Предназначенья не постиг.

И прежний голос из ночей,

Из всех потерянных столетий

Звучит, единственный на свете!

Когда-то мой, теперь – ничей!

«Уже предвестие рассвета…»

Уже предвестие рассвета

Проглянуло из темноты.

Среди теней мелькнула где-то

Иная тень, зари примета,

Но тени темны и пусты.

Они пустые, но другие,

Чем та полуночная муть;

И призывает ностальгия

Не прошлое – лучи дневные,

Каким и следует блеснуть.

«В ночи рождаются зачатки…»

В ночи рождаются зачатки

Того, что сделается днем:

Лишь проблеск немощный и краткий,

Одни лишь темные догадки

В холодном воздухе ночном.

И только где-то, только где-то

Разнятся от ночных темнот;

И в том – тоскливая примета,

Но не утраты, а рассвета,

Который все-таки придет.

«И в чувстве боль, и в помысле – разруха…»

И в чувстве боль, и в помысле – разруха.

И каждый час тебе чужой:

Он прозвенит, и снова глухо

Над втуне плачущей душой.

Кому служить? Кому повелевать ей?

Набросок зимнего луча

Улегся утром у моей кровати,

Невнятно что-то бормоча.

То голоски мертворожденной рани:

Они, шурша и тормоша,

Внушают сонмы глупых упований,

Которым вверится душа.

«Сколько муки и разлада…»

Сколько муки и разлада

Позади и впереди!

Ничему душа не рада,

Бесполезным сгустком хлада

Сущая в моей груди!

И тоска – повсюду та же!

До конца – самоотчет!

Корабли без экипажей,

Нищий путник без поклажи —

Ничего их не спасет.

Все в тревоге и в тревоге,

А душа вершит вдали

Труд бессмысленный, убогий:

Умер путник на дороге

И пропали корабли.

Наставления

Усилья тщетны, тщетны все усилья.

И ветер, что играет легкой пылью,

Рисует жизнь в кружении широком.

И дар, и подвиг – все дается Роком.

Превыше существующая сила

Всемирный скит собою населила,

Дала начало безысходной яви,

И замолчала – и сродни отраве.

Не преданный ни доброте, ни злобе,

Но равнодушно отвергая обе

И равнодушно слушая молебны,

Владычит Рок ни добрый, ни враждебный.

Порой бываем веселы – и что же?

Смеемся, наши лица искорежа.