Элегия тени - [2]

Лицо твое, как небо, серовато;

Последние свечения заката

Еще о чем-то шепчутся на кряже…

И мне на плечи, к истине слепое

И судорогу расщемив гадливо,

Мое былое, полное прибоя,

Взвалилось под морозным небосводом.

Шагает осень похоронным ходом

Вдоль по дороге моего надрыва.

4. «Позволь, арфистка, целовать позволь…»

Позволь, арфистка, целовать позволь —

Но не ладонь, а взмах твоей ладони:

Чтоб этот Жест во глубине бессоний

Стал только Жестом, обернулся столь

Бесплотным и уже избывшим боль,

Сколь стали на старинном медальоне

Коленопреклоненные в короне,

Которых вящий покорил король.

Ты сделалась прибытком и разором,

Луною, что крадется по озерам,

Когда вокруг чернеется камыш…

Ты отзвук в сталактитовой пещере;

И если обретением даришь,

То только обретением потери.

5. «Своих часов бессонный шелкопряд…»

Своих часов бессонный шелкопряд,

Ты ускользаешь наподобье тени,

Отсрочивая для своих молений

Уже давно предвещанный обряд.

И эти губы в океанской пене

Укором нерасслышанным корят;

И чем длиннее череда утрат,

Тем вечер и крылатей, и забвенней.

Все перволунья хочется исплавать —

И только жижа булькает в углу;

Стоячая засасывает заводь…

Я буду царь, но буду не теперь я…

И я машу в саргасовую мглу

За океаном моего безверья.

6. «Сюда я прихожу издалека…»

Сюда я прихожу издалека,

И я дышу туманом и раздором,

Неся свой образ пасмурный, в котором

Есть образ неземного двойника.

Я был когда-то, в прошлые века,

Не Боабдилем, но прощальным взором[1],

Скользящим по гранадским косогорам,

Где залегла навечная тоска.

Я павшая гранадская держава,

Сиротствую у мира на виду…

Дорога есть, а цели не найду.

Я сам своя смертельная отрава,

Вчерашняя ненадобная слава,

Подсолнечник в бессолнечном саду.

13. «Посланник неизвестного владыки…»

Посланник неизвестного владыки,

Я сам не знаю, что я говорю.

Мои слова, угодные царю,

Мне кажутся бессмысленны и дики.

Распался я на образ двоеликий,

Две части меж собой не замирю:

То робко приближаюсь к алтарю,

То изрыгаю варварские зыки.

А есть ли Царь, не ведаю поныне.

Забыть о нем – назначено уроком…

Дано мне целью – странствовать в пустыне.

Но прежде, чем создалось естество,

В безмерье и в довременье далеком,

Я был вблизи от Бога моего…

14. «Как если б вдруг фонтаны замолчали…»

Как если б вдруг фонтаны замолчали

(Напрасен взор, утопленный во взоре), —

Так, сновиденью моему не вторя,

Тот голос, что родился из печали,

Теперь умолк… Уже не в карнавале,

Без музыки, без крыльев средь лазори,

Таинственность, молчащая, как море,

Приходит в обезветренные дали…

Пейзаж вдали – он только лишь на то нам,

Чтоб стало тихо, если мы нисходим

В таинственность, при часе благосклонном…

И где-то есть безмолвная природа,

И где-то мир с движеньем и бесплодьем…

И где-то Бог – Замковым Камнем свода…

«Прекрасен день, который сам…»

Прекрасен день, который сам

Себе же мерой,

Глаза подъемля к небесам

С наивной верой.

Но будет неба синева

Не благостыней,

Пока в глубины естества

Не примешь сини —

И цвет, которым зелены

Холмов уборы,

До самой сердца глубины

Не вникнет в поры.

О ты, несведущий двойник,

Уйди, не мешкай! —

Но не отступит ни на миг,

Глядит с насмешкой,

Что и земля и небеса

Всего родимей

Тому, кто душу отдал за

Слиянье с ними.

«Болезненный звон колокольный…»

Болезненный звон колокольный,

Ты через деревню летишь

И каждым накатом сгущаешь

Души предвечернюю тишь.

И словно бы взятый у жизни,

Столь горестен твой разговор,

Что в первом тягучем ударе

Уже раздается повтор.

И сколько ни рей надо мною,

Когда прохожу стороной,

Ты грезой моей остаешься —

И, значит, всегда не со мной.

И если дрожащим ударам

Завторит вечерняя даль,

Куда-то отпрянет – былое,

Зачем-то нагрянет – печаль.

«Очертившись четко…»

Очертившись четко

Где-то, в лунном свете,

Парусная лодка

Родственна примете.

И хоть нет разгадки,

Но дышу иначе.

Сон, доныне краткий,

Делается кратче.

Что – непостижимо?

Что – еще жесточе?

Парус мчится мимо

В недвижимой ночи.

«Ветер чуть качает…»

Ветер чуть качает

Стебли камыша.

Дрожью отвечает

И моя душа.

Сердце сиротливо

Плачет не о том,

Что слышны порывы

Ветра над прудом.

Это – легче вздоха,

Чище ветерка:

Если сердцу плохо —

Где моя тоска?

Если ветер тронет

Блики на воде,

Знаю: сердце стонет,

Но не знаю – где.

«Ярится ветер в чаще…»

Ярится ветер в чаще,

У чащи взаперти;

Для мысли настоящей

Исхода не найти.

Есть в разуме тоскливом

Такая глушь и дичь,

Где мечется с надрывом

Желание – постичь.

Как ветер бьется в ветки,

Из чащи рвется вон —

В такой незримой клетке

И сам я заточен.

«Под сенью горы Абиегно…»

Под сенью горы Абиегно

Замедлю, дорогу прерву.

Я видел – пленительный замок

С вершины глядит в синеву.

Но медлю и сплю наяву

Под сенью горы Абиегно.

Любимое и прожитое

Куда-то назад подались,

И сколько их было, не помню,

Увидя волшебную высь.

Под сенью горы Абиегно

Я медлю, от них отрекшись.

Быть может, моим отреченьем

Когда-нибудь стану сильней,

Дорогу, ведущую в Замок,

Найду между серых камней.

Под сенью горы Абиегно

Я медлю, сроднившийся с ней.

Покой убегает при мысли,

Что Замок вдали вознесен,

Дорога же – та, по которой

Никто не ступал испокон.

Под сенью горы Абиегно

Туда устремляется сон.

Ведь разум дороги не знает —

И, значит, вверяется сну.

Дерзанья мои забываю,

Когда на вершину взгляну.

Под сенью горы Абиегно —

До века ли буду в плену?