Джузеппе Гарибальди - [99]

Началась безжалостная борьба под наблюдением пруссаков, по-прежнему окружавших Париж. Она будет продолжаться до кровавой недели в мае 1871-го, когда под пулями версальцев падет около двадцати тысяч коммунаров. Сена в эти дни была красной от крови.

Красное — цвет гарибальдийский. И красным было знамя Коммуны.

Для всех коммунаров Гарибальди был наиболее близким из людей.

Центральный комитет Коммуны в предвидении вооруженного конфликта с версальскими войсками 24 марта обратился к Гарибальди. Центральный комитет решил, что «военные полномочия в Париже доверены делегатам Брюнелю, Эду, Дювалю. Они имеют генеральское звание и будут действовать совместно в ожидании приезда генерала Гарибальди, единодушно избранного генералом аншефом».

Но Гарибальди, всегда мгновенно откликавшийся на призыв сражаться, не присоединится к коммунарам.

В письме, датированном 28 марта и отправленном с Капрера, он объясняет, что здоровье не позволяет ему приехать в Париж и взять на себя подобное командование. В письме, естественно, нет никаких оговорок, он даже благодарит за честь, которой является для него такое назначение.

А в это же самое время многочисленные иностранцы — поляки, русские, венгры — встают в строй вместе с коммунарами, но самый знаменитый из европейских республиканцев не примет участия в боях. Только ли болезнь тому виной?

Состояние здоровья Гарибальди после испытаний, перенесенных дижонской зимой, бесспорно, ухудшилось. Деформирующий артрит и ежедневные боли мешают ему свободно передвигаться. Но перемена — по сравнению с периодом 1870 года — не так уж велика. А тогда он отозвался на призыв Бордоне.

Только к физическому состоянию нужно добавить потерю иллюзий. Ему шестьдесят четыре года. Несколько месяцев назад он сумел найти в себе силы и воодушевление, чтобы снова сражаться. После его возвращения из Бордо прошел всего месяц: оскорбления и насмешки еще звучат у него в ушах.

Но и это не все. В 1870-м правительство, хотя и сдержанно, пригласило Гарибальди. Сегодня его звали восставшие. Конечно, Гарибальди их поддерживает, советует: «Дайте власть одному человеку… Помните, что верховный пост должен быть доверен одному честному человеку, и со всей полнотой власти».

Но сочувствие не мешает Гарибальди видеть, что коммунары в меньшинстве, что их восстание чревато гражданской войной. А в этом он, иностранец, не хочет быть замешан. Он не увидел интернационального аспекта Коммуны. Впрочем, так ли уж он был очевиден для современников, несмотря на участие многих европейских революционеров, среди которых были и гарибальдийцы: Амилькаре Чиприани, например, или Асси, или бывшие бойцы Вогезской армии, или даже волонтеры, сражавшиеся в Италии вместе с Гарибальди? И все ж, несмотря на это, Коммуна прежде всего — французская. Интернациональной ее сделает анализ Маркса.

Но Гарибальди, апостол всемирной Республики, стоявший на принципах интернационализма, не предугадал, что Коммуна может иметь это значение. Французская, она восстает против законного правительства. А он сам никогда не боролся с оружием в руках, как это сделал бы революционер-радикал, против своего правительства, не считая 1834 года, когда он только что вступил в «Джовине Италия».

В своей борьбе за объединение Италии он всегда отказывался, во избежание гражданской войны, выступать против власти, опираясь на революционное насилие. В Аспромонте гарибальдийцы ответили на огонь берсальеров против его воли.

Все это вместе взятое и привело к тому, что в новом сражении он не участвовал. Что касается его сына Менотти, избранного членом Коммуны во время выборов 16 апреля — еще один знак популярности Гарибальди, — он откажется от участия в заседаниях, так как его нет в Париже.

Таким образом, никого из семьи Гарибальди нет в этом «красном» очаге, от которого запылает Франция и который послужит точкой опоры для революционеров всего мира.

«Революционность» Гарибальди не выходит за пределы этих границ. Он придает национальным проблемам исключительную важность. Он напишет своему сыну Риччьотти в ответ на его вопрос:

«Что касается тебя, ты остаешься во Франции. Следи внимательно за начинающимся движением коммун. Если ты увидишь, что оно может привести к возобновлению военных действий против пруссаков, я разрешаю тебе принять в нем участие. И запомни, как только я узнаю на Капрера, что ты присоединился к коммунарам, я немедленно приеду, чтобы быть вместе с тобой. Но если это движение выльется только в борьбу французов с французами — не вмешивайся».

С французами против пруссаков — да. С революционерами против консерваторов, с французами против французов — нет.

Итак, к Коммуне не присоединился человек, который стал бы для всего мира ее символом и одним своим присутствием доказал бы, что в ней воплотилось интернациональное движение.

Может быть, Гарибальди понял несколько месяцев спустя, что был не прав, придерживаясь своей узконациональной политической линии.

Например, когда он узнал, что Гастон Кремье, марсельский журналист, который в Бордо обратился к «сельскому большинству», стал в своем городе жертвой репрессий. Погибли и многие бывшие гарибальдийцы. Амилькаре Чиприани, раненый, был депортирован в Новую Каледонию.