Джузеппе Гарибальди - [101]

Менотти занялся спекуляциями — неудачно. Женившись на девушке из бедной семьи, он попытался принять участие в строительном буме, перекроившем римские кварталы: многочисленные проходимцы, связанные с политическими кругами, быстро составили себе на этом состояние. Новая Италия, в которой начался экономический взлет, была в самом деле охвачена лихорадкой спекуляций. В Риме, где Менотти пытался преуспеть, разрушены или перестроены палаццо[45] и виллы, памятники столетий. Возмущенный очевидец рассказывает: «Они разрушили ворота Салария, древние ворота Венеранда, через которые некогда прошли готты… Выкрасили в белый цвет дома и даже старинные и почитаемые палаццо… Монастыри превращены в конторы, монастырские окна расширяют и в стенах пробивают новые…»

Но Менотти так же мало приспособлен для ведения дел, как в свое время его отец. Потерпев крах в Риме, он вместе с Канцио, своим зятем, основал новое предприятие. На этот раз он занялся деревянными шпалами, так как создавалась сеть железных дорог по всему полуострову, из конца в конец. Но снова потерпел неудачу. Новое огорчение не только для Менотти, но и для Гарибальди, так как долги сына приходится выплачивать ему. Счастье, что есть Манлио и Клелия, которые бегают вокруг, их игры и привязанность его утешают.

Риччьотти, второй сын, доблестно сражавшийся в 1871 году, также ведет сомнительную жизнь. Он обосновался в Лондоне, где довольствуется легким успехом у женщин и существованием, не делающим ему чести. По слухам, он продает «реликвии», принадлежавшие его отцу, и погряз в долгах, которые нужно погасить.

Воистину, нелегко нести бремя имени Гарибальди.

И самому Гарибальди тоже. Он — под влиянием возраста, уверенности в себе, которую приносит слава, — все больше верит в то, что ему ведома истина. Уединившись па своем острове, он обвиняет, советует и ничего не прощает.

Когда 10 марта 1872 года в Пизе умер Мадзини, живший почти в безвестности, Гарибальди, конечно, признал, что это был «великий итальянец» и что за его гробом должно развеваться знамя «Тысячи», но на похороны не приехал и в частной переписке не скрывал своей обиды. «Скажите мне, почему Мадзини всегда осуждал все, что я делал, и в Милане в 1848-м, и во Франции в 1871-м…»

Гордость и одиночество, образ жизни — остров, управление усадьбой, семья, болезнь, воспоминания — все это не помогало ему понять новую создающуюся Италию. Он не представляет себе другого способа участвовать в событиях, кроме того, которым он пользовался прежде.

Избранный депутатом почти всех законодательных палат начиная с 1874 года, он хочет быть на особом положении. В Риме 15 октября 1874 года, выдвинутый кандидатом в первом избирательном округе, он заявил, что явится в парламент, когда сочтет нужным. После своего избрания он пишет Бордоне:

«В парламенте я буду выглядеть экзотическим растением; но тем не менее я отдам свой голос правому делу, как я хотел это сделать в Бордо; но как и в Бордо, меня, вероятно, выставят за дверь. Не все ли равно? Я буду следовать велению моей совести».

Такая позиция, единственным критерием которой было собственное мнение, опирающееся на самые жесткие этические нормы, не могла не привести к конфликту с политическими деятелями, стоявшими у власти.

Новое королевство в самом деле столкнулось с огромными трудностями. Этой сельской стране, разделенной на северную и южную части, объединение дало только монархический фасад. Все должно было решить экономическое развитие и инициативность политиков. Срочные преобразования были тем более необходимы, что в результате демографического скачка население выросло от двадцати пяти миллионов в 1866-м до тридцати одного миллиона в 1887 году. Земли не хватало. Семьи узнали, что такое бедность и даже голод. Они устремились в порты, откуда эмиграционные суда начали их перевозить к новым и далеким континентам — в Америку или в ближнюю Северную Африку. Кое-кто направился во Францию.

Это население не имело права голоса. Существовал избирательный ценз. Только в 1882 году реформа избирательной системы довела число избирателей с двух до семи процентов. В этих условиях политическая жизнь проходила в замкнутом пространстве. Политики отчитывались только перед немногими избирателями, что давало возможность договариваться о комбинациях между собой.

Гарибальди был в левом крыле парламента, которое до 1876 года было в меньшинстве. Придя к власти, оно стало править, используя «трансформизм». У этой политической практики было две стороны. В парламенте она требовала, чтобы глава правительства обеспечил себе большинство, «трансформируя» лидеров оппозиции в союзников. Для этого были необходимы длительные переговоры.

В стране — и это другая сторона трансформизма — между буржуазными кругами северной Италии и «галантуомини»[46] Юга было заключено своего рода соглашение. Последние сохранили за собой право управлять своими владениями так, как они находили нужным, эксплуатируя неграмотную крестьянскую массу. В обмен на это помещики Юга давали возможность представителям буржуазии севера реформировать государство, развивать современную экономику между Турином, Миланом и Генуей, править Ломбардией и Пьемонтом, так походившими на другие страны Западной Европы. Компромисс был достигнут, Юг принесен в жертву. Но привилегированное общество Неаполя, Палермо, Пулы или Калабрии сохранило и приумножило свои доходы.