Джузеппе Гарибальди - [97]

Еще ярче его успех в Париже: он набрал двести тысяч двести тридцать девять голосов и избран четвертым, после Луи Блана, Виктора Гюго и Гамбетты.

Желание народа высказано так ясно, что Гарибальди, вначале колебавшийся, решил согласиться.

Но, несмотря на признание народа, сражения и отступление оставили в нем неизгладимый след: это было еще одно крушение; после взлета этих нескольких недель, он был вынужден признать, что война, которая только что окончилась, была новым поражением, и его состояние здоровья не оставляло больше надежд — это была его последняя война.

Конечно, он ни о чем не жалеет, ему не в чем себя упрекнуть. Народ своим голосованием подтвердил его правоту. Гарибальди может ходить с высоко поднятой головой: он отважно сражался и побеждал. «Стотысячные армии, окруженные малочисленным противником, вынуждены сложить оружие! Это немыслимо, и в этом истинная причина ненависти к маленькой и доблестной Вогезской армии, которая глубоко виновата в том, что не дала себя ни победить, ни окружить, в отличие от маршалов империи», — напишет он в своих «Мемуарах».

И в самом деле, официальные круги начинают распространять о нем клеветнические слухи. «Гарибальди не сражался, — скажет о нем через несколько дней в Бордо депутат правых виконт де Лоржериль. — Была создана реклама! Он не был побежден, потому что не сражался».

Клевета удручает Гарибальди. Он не понимает. Ведь он не оставил врагу ни одного своего солдата. Он не капитулировал. Он пришел сюда сражаться, не преследуя никаких личных целей. Несмотря на болезнь, он во время отступления шел, опираясь на саблю, ведя свои войска. А ему плюют в лицо.

Он не впервые сталкивается с ненавистью, но сейчас это тем больнее, что у него в семье горе. Франческа Армозино ему сообщила, что его младшая дочь, «наша дорогая Роза, которая со дня твоего отъезда все время тебя искала и звала», скончалась.

Итак, он едет поездом в Бордо. Он защищается от клеветы; рассказывает, как в Кот д’Ор, да и повсюду, его людей прекрасно встречали, потому что видели, как храбро они сражались.

Гарибальди прибыл в Бордо 12 февраля 1871 года.

Ассамблея, в которую он вошел 13 февраля, была ассамблеей страха. Хоть она и была избрана путем всеобщего голосования, но после режима империи, в то время, когда значительная часть территории страны была оккупирована пруссаками. Да, она была избрана, но без подлинного обсуждения, и она хотела только мира, мира любой ценой, пусть даже ценой унижения, отказа от Эльзаса и Лотарингии и даже сдачи Парижа. Состоящая в основном из депутатов от деревень, консерваторов и клерикалов, она могла только ненавидеть Гарибальди, «красного», врага папы, революционера, иностранца, символизирующего все, что она отвергала, чего боялась и что готова была «поставить к стенке». Это при ее поддержке несколькими неделями позднее армия расстреляла парижских коммунаров.

Она заседала в Большом театре Бордо, с хрустальными люстрами и позолотой. Перед сценой смонтировали трибуну, поставили большие часы; депутаты сидели в партере, зрители на балконе.

Председательствовал старейшина, Бенуа д’Ази. 12 февраля он получил послание от Гарибальди, короткий текст: «Чтобы исполнить последний долг перед республикой, я приехал в Бордо, где заседают представители нации, но я отказываюсь от мандата, которым меня удостоили департаменты».

Письмо об отставке, удивительное и свидетельствующее о противоречивой и наивной позиции Гарибальди. Он приехал в Бордо, явился в ассамблею, но подает в отставку, то есть запрещает себе голосовать, вмешиваться, отвечать. Верность, мужество и вызов — только этим объясняется его присутствие. Но в политическом плане его поведение крайне непоследовательно: он за-крыл себе все пути.

Правда также и то, что он чувствовал себя уже не французом, а итальянцем, и в связи с этим как он мог участвовать в заседаниях французской ассамблеи, которая должна была решить условия мира для Франции? Точно известно, что он надеялся в краткой речи проститься с Францией и в свойственной ему манере предоставить заботам республиканской родины своих соратников по Вогезской армии, их семьи, раненых, вдов и сирот.

Напрасные надежды. «Серые» парламентарии, в сюртуках и крахмальных сорочках, сельские нотабли не могли смириться с присутствием этой «личности» и его традиционным костюмом: красная рубашка, пончо и на голове шляпа. Когда он поднимался по ступеням парадной лестницы вместе с Виктором Гюго и Эскиросом, это уже был скандал.

Символично, что последнее историческое событие в жизни Гарибальди произошло здесь, в том месте, где декламируют и поют, как будто у подножия театральной сцены был подведен итог всей жизни Гарибальди: История и опера.

Депутаты-республиканцы устроили ему бурную овацию. Публика на балконах поднялась и тоже стала аплодировать. Но председатель д’Ази отказался дать ему слово. Отставка Гарибальди принята. В каком качестве он будет говорить? Право на стороне д’Ази. Со скамей правых посыпались оскорбления и насмешки. «Шляпу, шляпу долой!» — кричали некоторые. Другие обвиняли Гарибальди в том, что он фальшивый герой. На него клеветали. Показывали пальцем на его сапоги, пончо. Зло насмехались. Республиканцы парировали эти выпады.