Дюма. Том 66. Путевые впечатления. Корриколо - [21]

У каждого векселя есть срок платежа: срок платежа векселя дона Филиппо наступил, вслед за тем явился заимодавец, за ним — судебный исполнитель; закончиться все это должно было на следующий день описью имущества.

В тот же вечер дон Филиппо явился домой нагруженный изумительным старинным фарфором — китайским и японским; однако это были всего лишь черепки. Правда, как говорит Жокрис, разбиты они были как надо.

Тут же с помощью служанки дон Филиппо пододвинул буфет к входной двери, расставил на нем фарфор и улегся спать в ожидании дальнейших событий.

Предугадать их было нетрудно; на следующий день, в восемь часов утра, судебный исполнитель постучал в дверь; ему никто не ответил; он постучал еще раз, по-прежнему — молчание; в третий раз — тишина.

Исполнитель удалился, решив заручиться помощью комиссара полиции и слесаря. Затем все трое вернулись к дому дона Филиппо. Исполнитель вновь попытался достучаться, но столь же безуспешно, как и в первый раз. Тогда комиссар дал слесарю разрешение вскрыть дверь. Слесарь вставил в замок отмычку: язычок поддался. Тем не менее что-то мешало открыть дверь.

— Толкнуть? — спросил судебный исполнитель.

— Толкайте! — ответил комиссар.

Слесарь навалился на дверь, и в то же мгновение раздался такой грохот, словно в лавке старьевщика рухнула витрина. Затем послышались вопли:

— На помощь! Караул! Грабят! Убивают! Я пропал! Я разорен!

Комиссар вошел в дом, следом за ним — судебный исполнитель, за исполнителем — слесарь. Они увидели, что дон Филиппо рвет на себе волосы, стоя над бесчисленными осколками фарфора.

— А! Несчастные вы! — вскричал дон Филиппо, увидев их. — Вы мне разбили фарфора на две тысячи экю!

Это была бы еще небольшая цена за фарфор, не будь он уже разбит. Но комиссар полиции и судебный исполнитель этого не знали. Перед ними была груда осколков: буфет опрокинут, от фарфора остался один бой. Несчастье случилось по их вине, и если по закону они и не должны были отвечать за него, то в глубине души чувствовали себя виноватыми.

Неловкость их положения еще более усугублялась отчаянием дона Филиппо.

Можно догадаться, что пока об описи имущества не могло быть и речи: разве можно было из-за каких-то жалких ста пятидесяти дукатов наложить арест на мебель человека, которому только что разбили фарфора на две тысячи экю!

Комиссар полиции и исполнитель попытались успокоить дона Филиппо, но тот был безутешен, и не столько из-за дорогого фарфора — дону Филиппо приходилось переживать и другие потери, и куда более значительные. Дело в том, что фарфор был отдан ему на хранение. Когда его владелец, любитель редкостей, придет требовать назад свое сокровище, дон Филиппо не сможет его вернуть и будет обесчещен.

Комиссар и исполнитель решили устроить складчину. Если бы дело подверглось огласке, их репутации был бы нанесен серьезный урон: закон позволяет своим слугам описывать имущество, но не разрушать его. В качестве возмещения за ущерб они предложили дону Филиппо сумму в триста дукатов и пообещали употребить свое влияние, чтобы добиться у его заимодавца отсрочки в месяц для уплаты по векселю. Дон Филиппо со своей стороны повел себя благородно и великодушно. Истинная боль несовместима с расчетами, поэтому он согласился на все не споря. Комиссар и судебный исполнитель удалились — немое отчаяние дона Филиппо разбило им сердце.

Данная дону Филиппо отсрочка истекла, но, как можно догадаться, должник и не подумал погасить свой долг хотя бы частично. Это привело к тому, что однажды утром, внимательно следя через окно за тем, что происходит на улице, — этой предосторожностью он никогда не пренебрегал, если над ним висела угроза ареста, — дон Филиппо увидел, что дом его окружен караульными. Дон Филиппо был философом. Он решил провести день в размышлениях над превратностями судьбы и впредь выходить из дома только по вечерам. К тому же дело происходило в разгар лета, а кто же летом в Неаполе выходит на улицу днем, кроме собак и судебных стражников? Так прошла неделя, в течение которой стражники несли неусыпный, но бесполезный караул.

Через неделю дон Филиппо встал, как обычно, в девять часов утра (перестав выходить из дому, он совершенно обленился). Он выглянул в окно: улица была пуста, ни одного стражника! Но дон Филиппо слишком хорошо изучил поведение своих врагов, чтобы поверить, будто в одно прекрасное утро без всякой на то причины он вдруг от них избавился: преследователи либо спрятались, чтобы он поверил в их отсутствие, и набросятся на него, как только он, стосковавшись по солнцу и воздуху, выйдет подышать на улицу, либо отправились к председателю судебной палаты, чтобы добиться от него позволения арестовать должника прямо в доме. Едва эта мысль посетила дона Филиппо, как он с проницательностью гения тут же счел ее справедливой и, призвав на помощь свое чутье, задумался, как ему быть: наконец-то он столкнулся с опасностью, достойной его, и теперь предстояло справиться с ней.

Дон Филиппо принадлежал к тем искусным полководцам, которые рискуют дать бой только если они уверены, что выиграют его, но которые при случае умеют выжидать, как Фабий, или хитрить, как Ганнибал. Однако теперь речь шла не о том, чтобы дать сражение, а о том, чтобы спастись бегством. На этот раз надо было найти неприкосновенное убежище — иными словами, предстояло укрыться в церкви, ибо церковь в Неаполе является приютом для воров, душегубов, отцеубийц и даже для должников.