Дюма. Том 66. Путевые впечатления. Корриколо - [14]

— Ну что, мой друг? Работа нас несколько утомила, не так ли? У нас нет сил поднять лопату?

— Я отдыхал, ваше превосходительство.

— Знаю! Знаю! Неаполитанский крестьянин всегда отдыхает.

— Дело в том, что сегодня стоит удушающая жара. И к тому же земля как камень!

— Держу пари, что у тебя прекрасный голос, а ничто так не облегчает душу и не придает сил, как немножко музыки. Не споешь ли ты мне?

— Я, сударь? Да я никогда в жизни не пел.

— Тем лучше. Голос у тебя будет свежее.

— Вы шутите!

— Нет, я хочу тебя послушать.

— А какой мне будет толк, если вы меня послушаете?

— Если твой голос мне понравится, быть может, ты больше не будешь работать и я возьму тебя к себе.

— Слугой?

— Куда лучше.

— Поваром?

— Лучше, говорю тебе.

— Кем же? — спрашивал тогда крестьянин с некоторым недоверием.

— Что тебе за дело? Лучше спой.

— Громко?

— Изо всех сил и, главное, открывай хорошенько рот.

Если у бедняги был всего лишь баритон или высокий бас, импресарио проворно убегал, оставив крестьнину в утешение несколько изречений о любви к труду и о счастье сельской жизни; но если день оказывался удачным и ему удавалось отыскать тенора, он забирал его с собой, заставляя подниматься… на запятки своего экипажа.

Артистов Барбайя не баловал.

Когда он принимал в свою труппу мужчину, то ворчливо спрашивал его своим грубым голосом:

— Что тебе нужно, мальчик мой? Для начала тебе вполне хватит пятидесяти франков в месяц. Башмаки, чтобы обуться, платье, чтобы прикрыться, макароны, чтобы насытиться, — чего тебе еще надо? Стань сначала великим артистом, и тогда ты будешь диктовать мне условия, как это делаю сейчас я. Увы, время это придет слишком быстро! У тебя красивый голос, свидетельство этому — то, что я тебя нанял. Ты умен, и доказательство этому — то, что ты хотел бы обворовать меня. Поэтому подожди, милый друг, богатство тебе принесет пение. Если я сразу дам тебе много денег, ты станешь наряжаться, начнешь напиваться каждый день и через три недели потеряешь голос.

В разговоре с женщинами доводы бывали короче и проще:

— Дитя мое, я не дам тебе ни одного су. Напротив, это ты должна мне платить. Я даю тебе возможность показать публике все, чем тебя одарила природа. Ты хорошенькая, и, если у тебя есть талант, ты быстро добьешься успеха. Если ты бездарна, успех придет к тебе еще быстрее. Поверь мне, позже, когда ты наберешься немного опыта, ты поблагодаришь меня за это. Если ты будешь богата уже в начале карьеры, то выйдешь замуж за хориста, который будет тебя поколачивать, или за князя, который доведет тебя до нищеты.

Поддавшись столь убедительной логике, артисты соглашались на пятьдесят франков в месяц, но чаще всего случалось, что спустя первые три месяца они оказывались должны ростовщику шесть тысяч франков. Тогда Барбайя, чтобы их не посадили в тюрьму, оплачивал эти долги, и со счетами бывало покончено.

Во время моего пребывания в Неаполе о великом импресарио ходило множество анекдотов, которые замечательно обрисовывали его личность и показывали, сколь велики были его познания в музыке.

Какой-то неаполитанский маркиз, имевший большое влияние при дворе, порекомендовал Барбайе одну девицу, якобы испытывавшую страстное влечение к театру. Маркиз предсказывал ей блестящее будущее. Барбайя скорчил многозначительную гримасу и глубоко засунул руки в карманы своей чесучовой куртки, как поступал всегда, когда не мог свободно излить свой гнев.

— Вы увидите, мой дорогой, это настоящее чудо, — заявил маркиз с самодовольным видом, который все больше раздражал грозного импресарио.

— Хорошо, хорошо! Пусть она приходит завтра в полдень.

На следующий день, в назначенный час, дебютантка, надев самое красивое свое платье и взяв ноты, в сопровождении неизбежной маменьки явилась во дворец Бар-бай и.

Дирижер оркестра уже сидел за роялем, а Барбайя прохаживался взад и вперед по гостиной.

— Синьор импресарио, — начала старуха, сделав глубокий реверанс, — долг матери, долг религиозный и священный, — предупредить вас, что это бедное дитя, будучи чиста как ангел и робка как голубка…

— Начало скверное, — грубо перебил ее Барбайя, — в театре требуется нахальство.

— Однако же не это хотелось бы мне услышать, — вымолвила мать медоточивым голосом.

Но импресарио, отвернувшись от нее, подошел к девице и спросил довольно нетерпеливо:

— Ну, дорогая, что же ты хочешь мне спеть?

Он бы и с королевой говорил на «ты».

— Сударь, — пролепетала дебютантка, покраснев до корней волос, — я приготовила молитву из «Нормы»…

— Как, несчастная? — громовым голосом вскричал Барбайя. — После Ронци ты осмелишься петь «Норму»? Какая дерзость!

— Если вы предпочитаете, я спою каватину из «Цирюльника».

— Каватину из «Цирюльника»? После Фодор! Какое оскобление!

— Простите, сударь, — дрожа, сказала девушка, — я попробую романс «Ива».

— «Иву»? После Малибран! Какое надругательство!

— Тогда мне остается только сольфеджио, — почти рыдая, вымолвила дебютантка.

— В добрый час! Пусть будет сольфеджио!

Девица вытирает слезы, мать шепчет ей на ухо слова утешения, аккомпаниатор подбадривает ее — короче говоря, она выходит из испытания с честью. Никогда еще сольфеджио не пели лучше.