Две тайны Христа. Издание второе, переработанное и дополненное - [151]

Навстречу ему тяжелой шаркающей походкой кавалериста шел пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат и звал его за собой…

Роман в романе, отдельный роман. Не так уж важно, что хотел выразить Булгаков в своем повествовании и противостоянии Христа и Пилата. Возможно, у него была или мелькала мысль написать отдельный роман, посвященный Христу, хотя он, переживший много, отчетливо понимал, что это невозможно. Синеглазый романист…

В. Катаев написал: «Он (Булгаков) не был особенно ярко-синеглазым. Синева его глаз казалась несколько выцветшей, и лишь изредка в ней вспыхивали дьявольские огоньки горящей серы, что придавало его лицу нечто сатанинское».

Двенадцать долгих нескончаемых лет создавал он свое творение. А может, вернее, почти наверняка он начал задумываться над ним раньше, когда, работая земским врачом в Смоленской губернии, долгими вечерами читал Библию. Наиболее вероятно, что читал он ее в основном с 1916 по 1918 г. Гражданская война застала его в Киеве, а после этого он только переосмысливал сюжеты того далекого прошлого, сравнивая их с реальностью.

Разумеется, мы даже не будем пытаться ответить на вопрос: создаются ли гениальные произведения под диктовку или, по крайней мере, по наветам некой Высшей силы, либо это просто игра воображения? Это не тема данной книги. Нас волнует другое: а именно — глубина проникновения, глубина понимания автором эпохи, в которую жил Христос. Он вряд ли читал какие-то исторические книги о Христе — образ жизни, который он вел, не располагал к этому. Однако дух его, несомненно, был там, в Иерусалиме, когда Христа впервые привели к Пилату, и он, этот дух, оставался в Иерусалиме и в момент казни, и еще некоторое время после нее. Он подмечал удивительные подробности, часть которых сохранил и сумел донести до тела, в котором привык останавливаться. И в промежутке между приступами головной боли, — а свою головную боль он очень умело переложил на Понтия Пилата, именно поэтому она получилась столь реалистичной — он, мучаясь, вспоминал то, о чем ему нашептал вернувшийся дух. А дух сообщал ему некие странные подробности.

«Голова его была прикрыта белой повязкой, с ремешком вокруг лба». Мне всегда казалось, что это не так, но ни я, ни мой дух не были в то время в Иерусалиме, а его — был, и я поверил в повязку и ремешок, и в запах розового масла, и в мозаичный пол, и горьковатый дымок — это кашевары начали готовить обед, хотя если бы я был на месте Пилата, я бы велел разместить казармы подальше от претории… Я поражался диалогам, которые вели Иисус и Понтий Пилат. В действиях прокуратора мне было ясно все. Вероятно, так или подобным образом должен был вести себя высокопоставленный римский чиновник, но мог ли вести себя подобным образом Христос, был ли он столь наивен, отвечая на вопросы прокуратора, — ведь он не мог не понимать в своей наивности, в своей прямоте, что сейчас на карту поставлена его жизнь? В его ответах не было логики. Нереально думать, что Христос «играл»… Эта кощунственная мысль не вяжется ни с повествованием, ни с самим романом, где всё ирреальность, и завораживает нас именно потому, что оно правдиво. Итак, Иисус был правдив, когда давал показания прокуратору, когда отвергал или опровергал, как сейчас пишут, выдвинутые обвинения. Как далеко могла зайти его правдивость? Понимал ли он, что ступает на ту самую проволоку, которая подвешена под куполом цирка, когда отвечал прокуратору?

«…Однако, послушав меня, он (Левий Матвей — сборщик податей) стал смягчаться, — продолжал Иешуа, — наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мною путешествовать…» Прокуратор, естественно, не поверил…

«Пилат усмехнулся одной щекой, оскалив желтые зубы, и промолвил, повернувшись всем туловищем к секретарю:

— О, город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем. Сборщик податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу!»

Я понимал неверие Пилата, но то, что он «усмехнулся одной щекой», заставило меня в какой-то мере поверить в то, что Иисус мог отвечать именно так, а не иначе. Я поверил его безнадежной наивности, когда он делал комплимент прокуратору: «Ты производишь впечатление очень умного человека». И я абсолютно поверил Иисусу, который на извечный вопрос «что есть истина?» ответил:

«— Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет».

Гениальность этих слов заключается именно в том, что на вопрос Пилата вообще не существовало ответа, а он получил его. И ответ был точен и справедлив…

Я не хотел спорить с Булгаковым, хотя, в моем понимании, такая «наивность» плохо сочеталась с Иисусом, изгоняющим менял из храма. Да и я не считал, что «наивность» — лучший способ защиты, однако дух Булгакова, наверное, был прав. Ведь Иисус, безусловно, знал исход… И тогда почему он не мог быть безразлично наивен?