Две тайны Христа. Издание второе, переработанное и дополненное - [150]

Матфей очень близко к барьеру, он может дотронуться до него рукой, но перешагнуть — никогда. Псалом «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Мф. 28:19) никак не должен нас смущать — это, безусловно, более поздняя вставка, не было во времена Матфея идеи о триединстве, либо она была, но только в зародыше. У Марка очень интересен диалог: «Опять первосвященник спросил Его и сказал Ему: Ты ли Христос, Сын Благословенного? Иисус сказал: Я; и вы узрите Сына человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (Мк. 14:61–62). По существу, Иисус ушел от прямого ответа, прекрасно осознавая, что, сказав Сын Божий, он подпишет себе смертный приговор. У Луки, писавшего позже первых синоптиков, диалог не менее интересен, чем у Марка: «И сказали все: итак, Ты Сын Божий? Он отвечал им: вы говорите, что Я» (Лк. 22:70). Все как-то робко, завуалированно. Нить иудео-христианства еще не разорвана. Страшно, кощунственно страшно сказать: «Сын Божий». У Иоанна сочетание «Агнец Божий» и «Сын Божий» употребляется, пожалуй, чаще, чем «Сын человеческий» (Ин. 1:29, 34, 36–49; 3:16 5:25,28; 9:35; 10:35; 11:27; 19:37). И ключевая фраза к пониманию проблемы — «Я и Отец — одно» (Ин. 10:30). Эта концепция является повитухой фразы Иоанна, действительно заимствованной из индуистской мифологии. Но это произошло отнюдь не при Христе, а на 80-100 лет позднее, когда идея триединства достаточно окрепла. Подтвердим наш тезис.

В поздневедийский период в роли верховного божества все чаще выступает Праджапати — бог-творец и бог-отец; к началу эпического периода его сменяет Брахма, в известной мере, как полагают, под влиянием философской поэзии Упанишад (VII–VI вв. до н. э.), где Брахма выступает как персонификация высшего объективного начала — Брахмана[227]. При очень большом внешнем подобии фраз невозможно отождествить три фразы из Вед со стихом Иоанна. В индийском пантеоне Брахман не был богом-сыном или богочеловеком, он был трансформацией Праджапати — его следствием, естественным продолжением и, невзирая на относительно поздние философские спекуляции, трансформировался и дальше.

И фраза из Вед лучше звучала бы так: «Праджапати создал Начало, и Слово было в Начале, и Слово есть Брахма». В таком виде идея Вед не многим отличается от высказываний Иеремии. Ее ступенчатость значительно принижена в сравнении с эстетическим и информативным сказанием Иоанна. Только ему удалась та редкая и уникальная, немного абсурдная, а потому сказочная рекомбинация, когда он парадоксально и гениально сформулировал некую новую идею, время которой пришло. И не так уж важно, читал он Веды или нет… Если и читал, то эти выдержки могли отложиться у него в памяти, а может быть, этого вовсе и не было. Фон, который создал Иеремия, другие пророки, которых Иоанн, безусловно, читал, был вполне достаточен, чтобы сказать: «Густой, наэлектризованный локальный мир, в который был погружен Иоанн, начинавший диктовать свое великое творение, плотной пеленой окружал его, придавая какой-то мистический ореол ирреальности. И только это мистическое, сомнамбулическое, божественное состояние, погружение в подсознание позволило ему вернуться в события многолетней давности — своей юности и начать свое самое необычное и самое точное евангелие этой великой фразой…»

Глава 39 Перечитывая Булгакова

Ни одна из десятков, а может быть, и сотен прочитанных мною книг о Христе и той эпохе по силе психологического воздействия не конкурировала с «Мастером и Маргаритой». Даже любимый мною Ренан с его энциклопедическими знаниями и красотой слога не мог сравниться с Булгаковым. Ему не хватало Воланда, ему не хватало фантазийности. Я был ошарашен и очарован булгаковскими героями и уведен ими неизвестно куда, и когда они смилостивились и вернули меня в реальность, позволили размышлять, мне стали приходить в голову странные идеи.

Тень чего-то необычного, мистического реяла над Булгаковым и его романом, ощущение какого-то предначертания не оставляло меня. Роман, начатый в 1928 г. и доведенный до 15 главы, был сожжен автором в 1930 г. Однако Булгаков не мог отказаться от своего детища. Две независимые сюжетные линии, разделенные временем, не могли, может быть, и не хотели идти рядом, но судьба распорядилась по-иному.

В 1933 г. Булгаков вернулся к работе. Вплоть до самой смерти он правил роман. В архиве осталось восемь его редакций. Однако правки относятся главным образом к основной сюжетной линии фантасмагории под названием «Маргарита». У меня создалось впечатление, или, чтобы сказать точнее, мое мистическое чувство шептало, подсказывало мне, что роман о встрече Иисуса и Понтия Пилата не писался долго, не мог писаться годами. Подобные вещи не могут вынашиваться, они создаются в едином порыве звездного озарения, а потом существуют сами по себе…

Булгаков просто приоткрыл некую пространственно-временную дверь, и порыв времени принес в наш мир картину увиденного Мастером. А потом дверь захлопнулась. Тот мир был реален и жесток и не имел ничего общего с пляской, которую устраивала Маргарита среди звезд и Млечного пути. Лишь одна картина удержалась в · памяти Булгакова, она постоянно возвращалась к нему, даже когда он, уже смертельно больной, дописывал эпилог романа.