Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой - [5]

Мы ничего не знаем о дальнейшей судьбе героини. Приехав в Мадрид, она не находит своего возлюбленного. Уклончиво сообщает кое-какие подробности о Феликсе его друг. Можно только догадываться, что это и в самом деле не «другая», что Феликс давно уже активно вовлечен в политическую борьбу и больше не располагает собой. Будущее Паулы неясно. И все же общий итог книги Мехтель — в отличие от предыдущих ее романов — светлый. Ее Паула сделала свой шаг в «другую половину мира», из одиночества — к людям, ей это удалось, и вместе со своей создательницей она вырвалась из кокона самопоглощенности, из духовной изоляции. А дальнейшие ее жизненные пути — это тема уже другого, будущего, еще не написанного романа.

Отрадно видеть, как от произведения к произведению возрастает художественное мастерство писательницы, зоркость ее социального видения. Если в первых книгах Мехтель полемическому задору и эпатажу порою приносились в жертву более существенные художественные характеристики, то в последнем романе чувствуется серьезная работа над словом, умение писать точно, легко, чуть иронично и не без известного стилистического (в этом контексте уместно было бы сказать — женского) изящества. Лаконизм и одновременно эмоциональность романа Мехтель делают его по-настоящему современным, а широкий общественный фон, на котором развертывается действие, ставит книгу в один ряд с наиболее социально значимыми западногерманскими романами. Хочется надеяться, что это первое знакомство с книгой западногерманской писательницы окажется для советского читателя радостным и интересным.

Н. Литвинец

Изображенные здесь события, быть может, протекали так, а быть может, совсем иначе.

Паула — это литературный персонаж.

Воссозданная в романе атмосфера городка Д.[1] опять-таки характерна лишь постольку-поскольку.

Эта книга не документальна и совершенно не имеет целью умалить достоинства города и его обитателей, городской библиотеки и ее заведующей.

Часть I. Зимняя встреча с Паулой

Первая утренняя беседа с Паулой

Я предложила Пауле самое удобное место. Сказала «садись» и налила себе кофе.

По утрам мне стоит большого труда провести четкую грань между днем и ночью. Для начала пусть она расскажет про Феликса. Так легче всего запустить машину. Взять да и подпалить домишко со всех четырех сторон.

Нет — Паула протягивает руку и берет из корзиночки ломтик хлеба, — нет, Феликс меня не бросил.

В моем представлении они — пальцы Паулы — более длинные, белые и холеные, чем мои.

Что же он тогда сделал?

Просто уехал к себе на родину, объясняет Паула.

Вернулся, поправляю я, на родину возвращаются.

Ну хорошо, если для тебя это так важно, пусть вернулся, соглашается Паула. Он тосковал и никак не мог привыкнуть к климату. Под конец я сама еле-еле его выносила.

Климат?

Вот ты, спрашивает Паула, ты можешь себе представить, что живешь с человеком, который круглые сутки готов рассуждать об «отечестве»?

Ясно: проблемы взаимопонимания.

Феликс говорил, что если мне претит мужское начало в слове «отечество», то я должна называть его «родной страной», «метрополией». А у метрополий бывают одни только колонии. Что, прикажете мне считать себя колонией?

Он понимал тебя?

Язык он знал превосходно. Но если посмотреть правде в глаза, то он вовсе и не покидал это свое отечество. В конце концов, приехал сюда как стипендиат и в любое время мог вернуться.

Он тебя раздражал.

Меня раздражало его отношение к собственной национальности — он принимал ее как должное, говорит Паула. А я вот принимаю только свой родной язык.

Может быть, вставляю я, мы не испытали пока тоски по стране, в которой родились, потому лишь, что ни разу всерьез с нею не разлучались?

Разве что выезжали куда-нибудь по неккермановским путевкам[2], говорит Паула.

Ни разу всерьез с нею не разлучались, повторяю я и мысленно вижу, как она пьет мой кофе и хвалит мой домашний джем. Вот у эмигрантов нет обратного билета. Слушай, а когда я говорю «эмигранты», ты кого себе представляешь — отцов или матерей?

Отцов.

Значит, все-таки мужское начало.

Само собой, говорит Паула, или ты почерпнула из наших учебников по истории другие сведения?

А как насчет родины?

Не могу вообразить, говорит Паула, чтоб меня тянуло на родину. А ты?

Как хочешь, а у меня на душе было бы неспокойно. Просто так взять и собрать чемоданы? Я бы, наверное, еще подумала, хотя нет-нет да и мелькает пугающая мысль, что, скорей всего, давно пора это сделать.

Она сможет жить где угодно, настаивает Паула. Я упрекаю ее: Хочешь, мол, увильнуть от размышлений, сбежать, смыться.

Ты облегчаешь себе жизнь, говорю я.

А ты? — опять спрашивает Паула.

Я?

Да, ты. Ты хоть раз задумывалась об этом серьезно?

Пора защищаться. И я защищаюсь — что-то признаю, с чем-то соглашаюсь. Но Пауле этого мало, она еще со мной не разделалась.

Ты играешь, объявляет она, на самом деле ты просто-напросто играешь понятиями, не делая никаких выводов.

1

Я уверена: не приди она к этому выводу, я бы не стала о ней писать. Уж от нее-то я ничего подобного не ожидала.

И как это она умудряется — раз, два — и нету: мосты сожжены, а мы еще только раздумываем, жечь их или не стоит.