Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой - [3]

Мало что меняет в ее жизни и, казалось бы, мимолетное знакомство с молодым испанцем во время респектабельного отдыха на Канарских островах. Ведь согласно раз навсегда определенной шкале жизненных ценностей для Паулы это всего лишь некая дополнительная краска к отпуску, приятное, но ни к чему не обязывающее событие, слегка нарушающее обычную отпускную монотонность. Еще бы, ведь «она всегда держала других на расстоянии. Выходные, отпуск — но не больше. Она вовсе не горела желанием заняться стиркой и мытьем посуды». Так сказать, благополучное дитя эмансипации, Паула прекрасно чувствует себя до поры до времени в собственном коконе, в том замкнутом, одномерном и вполне отлаженном бытии, которое она ведет на виду у не слишком-то жалующих чтение обывателей маленького городка Д. И когда перед нею на утреннем перроне их маленького городского вокзальчика возникает Феликс, добившийся стипендии для продолжения учебы в Западной Германии, она поначалу не испытывает никаких особых эмоций — лишь ощущение легкого неудобства, неизбежно связанного с приездом гостей. Да еще, пожалуй, предугадывает угрозу своему беспроблемному и столь надежному быту, в котором длительное присутствие другого не предусмотрено. Живое, непосредственное чувство, исходящее от юноши, открытая радость встречи и естественная порывистость объятий ломают вскоре придуманный Паулой стереотип отношений: любезная, но слегка отстраненная хозяйка и заглянувший на короткий срок гость. Проходит совсем немного времени, и вот уже мало-помалу привыкает Паула к национальным испанским приправам в супе, к еще одной зубной щетке на полочке перед зеркалом в ванной, к мужским рубашкам у себя в шкафу, даже к запаху свежего чеснока на кухне. И не просто привыкает, она — собственному желанию вопреки — привязывается к Феликсу, и чем дальше, тем больше.

К холодноватой, рассудочной Пауле приходит обычная женская любовь, и не просто любовь — прозрение. Глазами Феликса учится она смотреть на свою страну, и многое, что прежде ускользало от ее взгляда, теперь, в присутствии наделенного бунтарской зоркостью молодого испанца, обозначается особенно резко и тревожно. Мирный, уютный городок Д., столь изящно вписывающийся в традиционный баварский ландшафт, вписан еще и в немецкую историю, причем одной из самых черных ее страниц. Д. — это ведь не что иное, как Дахау, и в этом ласкающем взор ландшафте со всей непреложностью истории действительно существовал когда-то один из самых страшных нацистских лагерей смерти. Скромный желтый указатель (в отличие от огромных белых, предназначенных для туристов) указывает дорогу к созданному на территории бывшего лагеря мемориалу. Скромная, почти незаметная мемориальная доска на городской сберегательной кассе напоминает о расстрелянных здесь в годы гитлеризма участниках антифашистского восстания. Теперешние городские власти стараются по мере возможности отмежеваться от нацистского прошлого своего городка: для них Дахау — это прежде всего оазис искусства, знаменитый существовавшей здесь некогда колонией художников. И даже старожилы предпочитают не говорить о прошлом. Но приметы этого самого, кое в чем еще далеко не преодоленного прошлого, приметы, на которые столь остро реагирует Феликс, живо помнящий уродливые проявления франкистской диктатуры в Испании, то и дело дают себя знать в застойной обывательской атмосфере городка. Паула припоминает, что не раз уже ей приходилось сталкиваться с явной недоброжелательностью отдельных жителей и местных властей при решении вопроса о библиотечных фондах. И пусть те редкие экземпляры «коммунистических» книг, которые она — объективности ради — закупает иногда для библиотеки (к примеру, книжка о Розе Люксембург, выставленная ее молодой помощницей на стенде литературы для детей и юношества), помечаются ею на каталожных карточках стандартным клеймом «тенденциозная литература», даже само наличие этих книг в библиотеке представляется местным бюргерам опасным и явно нежелательным; вот почему то и дело юркают в почтовый ящик Паулы анонимные письма с угрозами, трезвонит в квартире и на работе телефон, на другом конце провода которого анонимный абонент разражается бранью. Оказывается, и комплектование скромной городской библиотеки в маленьком и довольно-таки захолустном городке может стать поводом для политических конфронтаций, привести к явному конфликту с властями. Оказывается, что даже по столь теоретическому, в общем-то, вопросу, как, скажем, принадлежность книги репортажей Гюнтера Вальрафа к беллетристике или же документальной литературе, могут возникнуть идейные разногласия. Паула упорно ставит Вальрафа на полку «беллетристика», и ей на это неоднократно указывают — не потому, что городские власти ратуют за точное соблюдение литературных жанров и родов, но потому лишь, что в разделе беллетристики книгу остросоциальных, злободневных и разоблачительных репортажей Вальрафа будут больше читать, а этого-то местным властям как раз и не хочется.

Все серьезнее начинает задумываться Паула об окружающем. Ощущение неуютности, «холодности», от которых страдает Феликс в Западной Германии, постепенно передается и ей. «Хотелось бы мне попасть в страну, где жить не страшно», — роняет Паула в одном из разговоров. В городке же, где полицейские во время учений травят собаками бездомного бродягу, нашедшего пристанище в доме, подлежащем сносу, где любое проявление неординарности, необычности тотчас наталкивается на настороженный взгляд обывателя, жить страшно. Страшновато даже выкупаться в живописном загородном озере, сильно смахивающем вблизи на отравленное химикалиями болото.