Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [88]
Соответственно и остальные последствия, в виде бегства от идеологии и формализации в специализированные исторические темы и падения интереса к теоретическим дискуссиям (которые все равно ничего не могут изменить), закономерно вытекали из сложившейся ситуации. Вообще советский период с его инициированными чаще всего из вненаучных соображений дискуссиями, легко превращавшимися в судилища, стал травматическим опытом и для науки, и для всего общества, которое оказалось предельно разочаровано предлагаемым ему уродливым коллективизмом.
Точно так же отрицательно следует ответить и на вопрос, могло ли «ядро» советской историографии древности обновиться, если бы более активно включало в себя периферийные тематики и течения.
На этот вопрос, во-первых, можно ответить чисто умозрительно: если бы советская мейнстримная историография обновлялась быстрее, она бы перестала быть мейнстримной. Видимо, в существующей системе науки более динамичное обновление было невозможным. Не следует забывать, что полупериферийные авторы в этот период публикуются очень активно, участвуя в таких коллективных трудах, как «Античная Греция» и «Культура Древнего Рима».
Во-вторых, на вопрос можно ответить с социологической точки зрения. Периферия не могла предоставить программу обновления по той причине, что никакой целостной периферии у советской науки о древности не было. Отдельные периферийные течения могли обладать диаметрально противоположными устремлениями: одни авторы уходили в конкретику, другие – в философию истории, а рождающееся культурологическое направление (преимущественно в среде филологов) вовсе не было формой примирения первых и вторых. Слабеющее «ядро» играло в этой системе роль модератора только до тех пор, пока поддерживалось политической системой. Собственный его авторитет был мал, так как оно полностью утратило инициативу и цель движения.
Наконец, в-третьих, можно сказать о содержательной стороне вопроса. Сущностная проблема заключалась в том, что периферийная наука, видимо, уже не могла дать никаких идей, которые могли бы обновить «ядро». В самом деле, чтобы развивать далее такое направление, как история культуры древнего мира, следовало уже отказываться от ленинской концепции искусства как отражения реальности и создавать новую сеть терминов, задавать другой угол зрения на предмет исследования. Как периферийное направление, замаскированное нужным количеством цитат (из того же Ленина!), этот зачаток культурологии мог существовать, но его включение в мейнстрим прямо означало бы, что советская наука перестанет быть советской и, в общем-то, марксистской.
Если сводить разговор обо всех этих характеристиках с уровня абстракций на уровень примеров, то я могу привести два показательных, на мой взгляд, случая, которые в концентрированном виде выражают все сказанное выше.
Первый пример связан с последними десятилетиями жизни М. Е. Сергеенко. В 1967 г. редакция серии «Литературные памятники» объявила о планах издания под одной обложкой исповедей Августина, Ж.-Ж. Руссо и Л. Н. Толстого. Сергеенко написала востоковеду академику Н. И. Конраду (1891–1970) о том, что перевод Августина у нее уже есть, и между ними завязалась переписка, поддерживаемая стремлением к изданию работ, которые, конечно, не случайно были так мало популярны в советской культуре.
Эта переписка двух советских ученых совершенно в духе эпохи: Конрад особенно отмечает, что о переводе Августина было сообщено патриарху, он поздравляет Сергеенко «с праздником», который начнется с «первым ударом колокола» – речь идет о Пасхе, но праздник напрямую не называется даже в частных письмах[695]. Конрад уже был тяжело болен и старался употребить все свое влияние для того, чтобы увидеть работу над изданием завершенной.
Последнее письмо от Сергеенко Конраду написано 27 сентября 1970 г. Оно и печальное, и с надеждой:
Дорогой Николай Иосифович, так давно ничего не знаю о Вас: здоровы ли Вы, отдохнули за лето? у меня это лето было трудным: тяжко болела моя сестра и только в августе уехали мы на мой уединенный, чудесный хутор в Эстонии, вынырнувший «из страны блаженной, незнакомой, дальней», где воздух не по-земному чист, собаки приветливы, и люди встречают друг друга добрыми словами, вовсе не испытывая желания петербургских жителей у Блока «в глаза друг другу наплевать» (кстати, не люблю Блока)[696].
В письме рассказано и о том, что бывшие бестужевки призвали ее поучаствовать в написании воспоминаний о курсах, и Сергеенко считает, что не надо рассказывать о себе, «а вот о среде, в которой я жила и воздухом которой дышала, говорить хочется и надо говорить»[697]. И уже в постскриптуме сигнал для посвященных: «Не думаете ли Вы, что только София = Премудрость могла породить Веру, Надежду и Любовь?»[698]
Конрад умер 30 сентября того же года и, скорее всего, этого письма не прочитал. Планируемое издание, несмотря на то что текст уже был готов, не осуществилось. Сергеенко начинает после этого неявно сотрудничать со сборником «Богословских трудов», где публикуются (без указания авторства) ее переводы церковных авторов (Евсевия Кесарийского, Тертуллиана, одного из сочинений Августина и выдержек из «Исповеди», писем Киприана) и некоторые статьи – за фиктивным авторством церковнослужителей. Возможность открыто поднимать такие темы в рамках советской науки была все еще нереальна
В своей новой книге видный исследователь Античности Ангелос Ханиотис рассматривает эпоху эллинизма в неожиданном ракурсе. Он не ограничивает период эллинизма традиционными хронологическими рамками — от завоеваний Александра Македонского до падения царства Птолемеев (336–30 гг. до н. э.), но говорит о «долгом эллинизме», то есть предлагает читателям взглянуть, как греческий мир, в предыдущую эпоху раскинувшийся от Средиземноморья до Индии, существовал в рамках ранней Римской империи, вплоть до смерти императора Адриана (138 г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На основе многочисленных первоисточников исследованы общественно-политические, социально-экономические и культурные отношения горного края Армении — Сюника в эпоху развитого феодализма. Показана освободительная борьба закавказских народов в период нашествий турок-сельджуков, монголов и других восточных завоевателей. Введены в научный оборот новые письменные источники, в частности, лапидарные надписи, обнаруженные автором при раскопках усыпальницы сюникских правителей — монастыря Ваанаванк. Предназначена для историков-медиевистов, а также для широкого круга читателей.
В книге рассказывается об истории открытия и исследованиях одной из самых древних и загадочных культур доколумбовой Мезоамерики — ольмекской культуры. Дается характеристика наиболее крупных ольмекских центров (Сан-Лоренсо, Ла-Венты, Трес-Сапотес), рассматриваются проблемы интерпретации ольмекского искусства и религиозной системы. Автор — Табарев Андрей Владимирович — доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института археологии и этнографии Сибирского отделения РАН. Основная сфера интересов — культуры каменного века тихоокеанского бассейна и доколумбовой Америки;.
Грацианский Николай Павлович. О разделах земель у бургундов и у вестготов // Средние века. Выпуск 1. М.; Л., 1942. стр. 7—19.
Книга для чтения стройно, в меру детально, увлекательно освещает историю возникновения, развития, расцвета и падения Ромейского царства — Византийской империи, историю византийской Церкви, культуры и искусства, экономику, повседневную жизнь и менталитет византийцев. Разделы первых двух частей книги сопровождаются заданиями для самостоятельной работы, самообучения и подборкой письменных источников, позволяющих читателям изучать факты и развивать навыки самостоятельного критического осмысления прочитанного.
Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.