Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [88]
Соответственно и остальные последствия, в виде бегства от идеологии и формализации в специализированные исторические темы и падения интереса к теоретическим дискуссиям (которые все равно ничего не могут изменить), закономерно вытекали из сложившейся ситуации. Вообще советский период с его инициированными чаще всего из вненаучных соображений дискуссиями, легко превращавшимися в судилища, стал травматическим опытом и для науки, и для всего общества, которое оказалось предельно разочаровано предлагаемым ему уродливым коллективизмом.
Точно так же отрицательно следует ответить и на вопрос, могло ли «ядро» советской историографии древности обновиться, если бы более активно включало в себя периферийные тематики и течения.
На этот вопрос, во-первых, можно ответить чисто умозрительно: если бы советская мейнстримная историография обновлялась быстрее, она бы перестала быть мейнстримной. Видимо, в существующей системе науки более динамичное обновление было невозможным. Не следует забывать, что полупериферийные авторы в этот период публикуются очень активно, участвуя в таких коллективных трудах, как «Античная Греция» и «Культура Древнего Рима».
Во-вторых, на вопрос можно ответить с социологической точки зрения. Периферия не могла предоставить программу обновления по той причине, что никакой целостной периферии у советской науки о древности не было. Отдельные периферийные течения могли обладать диаметрально противоположными устремлениями: одни авторы уходили в конкретику, другие – в философию истории, а рождающееся культурологическое направление (преимущественно в среде филологов) вовсе не было формой примирения первых и вторых. Слабеющее «ядро» играло в этой системе роль модератора только до тех пор, пока поддерживалось политической системой. Собственный его авторитет был мал, так как оно полностью утратило инициативу и цель движения.
Наконец, в-третьих, можно сказать о содержательной стороне вопроса. Сущностная проблема заключалась в том, что периферийная наука, видимо, уже не могла дать никаких идей, которые могли бы обновить «ядро». В самом деле, чтобы развивать далее такое направление, как история культуры древнего мира, следовало уже отказываться от ленинской концепции искусства как отражения реальности и создавать новую сеть терминов, задавать другой угол зрения на предмет исследования. Как периферийное направление, замаскированное нужным количеством цитат (из того же Ленина!), этот зачаток культурологии мог существовать, но его включение в мейнстрим прямо означало бы, что советская наука перестанет быть советской и, в общем-то, марксистской.
Если сводить разговор обо всех этих характеристиках с уровня абстракций на уровень примеров, то я могу привести два показательных, на мой взгляд, случая, которые в концентрированном виде выражают все сказанное выше.
Первый пример связан с последними десятилетиями жизни М. Е. Сергеенко. В 1967 г. редакция серии «Литературные памятники» объявила о планах издания под одной обложкой исповедей Августина, Ж.-Ж. Руссо и Л. Н. Толстого. Сергеенко написала востоковеду академику Н. И. Конраду (1891–1970) о том, что перевод Августина у нее уже есть, и между ними завязалась переписка, поддерживаемая стремлением к изданию работ, которые, конечно, не случайно были так мало популярны в советской культуре.
Эта переписка двух советских ученых совершенно в духе эпохи: Конрад особенно отмечает, что о переводе Августина было сообщено патриарху, он поздравляет Сергеенко «с праздником», который начнется с «первым ударом колокола» – речь идет о Пасхе, но праздник напрямую не называется даже в частных письмах[695]. Конрад уже был тяжело болен и старался употребить все свое влияние для того, чтобы увидеть работу над изданием завершенной.
Последнее письмо от Сергеенко Конраду написано 27 сентября 1970 г. Оно и печальное, и с надеждой:
Дорогой Николай Иосифович, так давно ничего не знаю о Вас: здоровы ли Вы, отдохнули за лето? у меня это лето было трудным: тяжко болела моя сестра и только в августе уехали мы на мой уединенный, чудесный хутор в Эстонии, вынырнувший «из страны блаженной, незнакомой, дальней», где воздух не по-земному чист, собаки приветливы, и люди встречают друг друга добрыми словами, вовсе не испытывая желания петербургских жителей у Блока «в глаза друг другу наплевать» (кстати, не люблю Блока)[696].
В письме рассказано и о том, что бывшие бестужевки призвали ее поучаствовать в написании воспоминаний о курсах, и Сергеенко считает, что не надо рассказывать о себе, «а вот о среде, в которой я жила и воздухом которой дышала, говорить хочется и надо говорить»[697]. И уже в постскриптуме сигнал для посвященных: «Не думаете ли Вы, что только София = Премудрость могла породить Веру, Надежду и Любовь?»[698]
Конрад умер 30 сентября того же года и, скорее всего, этого письма не прочитал. Планируемое издание, несмотря на то что текст уже был готов, не осуществилось. Сергеенко начинает после этого неявно сотрудничать со сборником «Богословских трудов», где публикуются (без указания авторства) ее переводы церковных авторов (Евсевия Кесарийского, Тертуллиана, одного из сочинений Августина и выдержек из «Исповеди», писем Киприана) и некоторые статьи – за фиктивным авторством церковнослужителей. Возможность открыто поднимать такие темы в рамках советской науки была все еще нереальна
Небольшая книга об освобождении Донецкой области от немецко-фашистских захватчиков. О наступательной операции войск Юго-Западного и Южного фронтов, о прорыве Миус-фронта.
В Новгородских писцовых книгах 1498 г. впервые упоминается деревня Струги, которая дала название административному центру Струго-Красненского района Псковской области — посёлку городского типа Струги Красные. В то время существовала и деревня Холохино. В середине XIX в. основана железнодорожная станция Белая. В книге рассказывается об истории этих населённых пунктов от эпохи средневековья до нашего времени. Данное издание будет познавательно всем интересующимся историей родного края.
У каждого из нас есть пожилые родственники или знакомые, которые могут многое рассказать о прожитой жизни. И, наверное, некоторые из них иногда это делают. Но, к сожалению, лишь очень редко люди оставляют в письменной форме свои воспоминания о виденном и пережитом, безвозвратно уходящем в прошлое. Большинство носителей исторической информации в силу разнообразных обстоятельств даже и не пытается этого делать. Мы же зачастую просто забываем и не успеваем их об этом попросить.
Клиффорд Фауст, профессор университета Северной Каролины, всесторонне освещает историю установления торговых и дипломатических отношений двух великих империй после подписания Кяхтинского договора. Автор рассказывает, как действовали государственные монополии, какие товары считались стратегическими и как разрешение частной торговли повлияло на развитие Восточной Сибири и экономику государства в целом. Профессор Фауст отмечает, что русские торговцы обладали не только дальновидностью и деловой смёткой, но и знали особый подход, учитывающий национальные черты характера восточного человека, что, в необычайно сложных условиях ведения дел, позволяло неизменно получать прибыль и поддерживать дипломатические отношения как с коренным населением приграничья, так и с официальными властями Поднебесной.
Эта книга — первое в мировой науке монографическое исследование истории Астраханского ханства (1502–1556) — одного из государств, образовавшихся вследствие распада Золотой Орды. В результате всестороннего анализа русских, восточных (арабских, тюркских, персидских) и западных источников обоснована дата образования ханства, предложена хронология правления астраханских ханов. Особое внимание уделено истории взаимоотношений Астраханского ханства с Московским государством и Османской империей, рассказано о культуре ханства, экономике и социальном строе.
Яркой вспышкой кометы оказывается 1918 год для дальнейшей истории человечества. Одиннадцатое ноября 1918 года — не только последний день мировой войны, швырнувшей в пропасть весь старый порядок. Этот день — воплощение зародившихся надежд на лучшую жизнь. Вспыхнули новые возможности и новые мечты, и, подобно хвосту кометы, тянется за ними вереница картин и лиц. В книге известного немецкого историка Даниэля Шёнпфлуга (род. 1969) этот уникальный исторический момент воплощается в череде реальных судеб: Вирджиния Вулф, Гарри С.
Джамбул — имя казахского певца-импровизатора (акына), ставшее одним из наиболее знаковых имен советской культуры конца 1930-х — начала 1950-х годов. При жизни Джамбула его сравнивали с Гомером и Руставели, Пушкиным и Шевченко, учили в школе и изучали в институтах, ему посвящали стихи и восторженные панегирики, вручались правительственные награды и ставились памятники. Между тем сам Джамбул, певший по-казахски и едва понимавший по-русски, даже если бы хотел, едва ли мог оценить те переводные — русскоязычные — тексты, которые публиковались под его именем и обеспечивали его всесоюзную славу.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.