Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [46]

ГЛАВА 2 ГЕОГРАФИЯ И АГИОГРАФИЯ

Довоенное время было не лучшим отрезком для провинциальной науки о древности. Нетрудно представить себе, как Дмитрев сидел на полупустой (или совсем пустой) кафедре в Сталинграде – все спешат на заводы, интересующихся далеким и не своим прошлым почти нет, словарей нет, новых учебников еще не напечатали, а дореволюционных книг не достать. Конечно, в старых университетских центрах вроде Киева или Казани дела обстояли не настолько печально, но кадровый голод тоже ощущался – достаточно вспомнить, как после Гражданской войны историки и филологи-классики возвращались в Москву и Ленинград из Саратова, Томска или переезжали туда из университетов Харькова и Киева. Обосновавшийся в Минске Никольский – ближе к исключению, чем к правилу.

После войны чуда, конечно, не произошло, но ситуация изменилась. Истфаки выпустили кадры, а новое поколение начинает пополнять в том числе и провинциальные кафедры. Советское образование наконец-то обеспечивает себя минимальной литературой, которая позволяет покрыть начальный голод студентов, интересующихся историей. В 1956 г. отменили плату за обучение, в том числе в вузах. В известном смысле и здесь произошла та нормализация, которая характеризует общее состояние советской науки о древности в послевоенный период.

***

В конце 1948 г. с поезда на вокзале в Казани сошел невысокий полный человек, возможно, он был даже в любимой тюбетейке, поскольку приехал сюда на работу из Ашхабада, в котором оказался еще до войны. В недавнем землетрясении[375] у него погибла жена и пострадала дочь, сам же он был выпускником Ленинградского университета (1938)[376], до того учился в Могилеве, а родился и вовсе в Городке – городе в Витебской губернии с населением менее десятка тысяч жителей[377]. Звали его Аркадий Семенович Шофман (1913–1993), и ему было всего тридцать пять лет.

Перевод в Казань был устроен благодаря хлопотам историка Василия Ивановича Адо, который также работал в Ашхабаде во время войны. Но встречающих на вокзале прибывший не увидел и отправился заселяться в гостиницу в центр города. Там у него запросили справку об отсутствии вшей – вполне актуальная проблема в те годы. За справкой пришлось отправляться вместе с вещами в ближайшую баню, где она и была приобретена у банщика за рубль. И только на обратном пути у гостиницы Шофмана встретил Адо, догадавшийся, где искать будущего заведующего кафедрой всеобщей истории[378].

Казанский университет – один из старейших в России, основанный в 1804 г., конечно, имел свои традиции антиковедения. Шофман, который нашел в Казани вторую малую родину, позже сам исследовал эти традиции, как и вообще казанскую историческую школу[379]. Но в плане исследования истории древности он мог видеть, что ситуация была неоднозначная – несмотря на целую плеяду знаковых для отечественной науки имен, до революции относительно долго в Казани работали только Ф. Г. Мищенко (1848–1906) и М. М. Хвостов (1872–1920)[380], и хотя появились в итоге историки из числа собственных выпускников – как С. П. Шестаков (1864–1940)[381] и А. О. Маковельский (1884–1969), но второй уехал в Баку после расформирования в 1921 г. историко-филологического факультета, а первый почти ничего не написал при советской власти. Шофман проработал в Казани дольше, чем любой из названных ученых, а главное – создал школу, одной из основ которой были постоянные заседания начатого им в сентябре 1966 г. семинара «Античность и современная буржуазная историография»; со временем утвердилось менее официальное название – «Античный понедельник»[382].

Но первоначально Шофман зарекомендовал себя как лектор. Свидетели тех лет сообщают, что его лекции посещали в том числе студенты с других курсов. Можно обратиться к стенограмме его лекции от 12 апреля 1949 г. «Восстание Спартака», чтобы посмотреть, что могло привлекать слушателей.

После краткого вступления (отсылка к контексту, данному в прошлых лекциях, скудость источников) лектор читает стихотворение Лермонтова «Умирающий гладиатор» (первую половину, до строки «Прости, развратный Рим…»; прием, который в советской литературе использовал уже Кагаров). Далее идет визуализация:

В один из годов диктаторства грозного Суллы было особенно большое цирковое представление гладиаторов. … Мечи разрубали железные щиты и шлемы бойцов. Трое мертвых уже валялось на песке арены. Зрители умолкли и смотрели на страшную бойню. … На Спартака бросилось семь гладиаторов. … Вскоре он убил пятерых, двух оглушил ударом по голове, встал на грудь лежащего ногой и посмотрел на зрителей[383].

Сулла даровал Спартаку свободу, и, сообщает лектор: «Так нам рассказывает народное предание о последнем рабском дне руководителя восстания – Спартака»[384].

В действительности в роли народного предания выступила вторая глава романа Р. Джованьоли:

…среди глубокой тишины, царившей в цирке, резко прозвучали удары мечей по щитам, по арене полетели перья, осколки шлемов, куски разбитых щитов… трое гладиаторов корчились на земле в агонии, а сражающиеся топтали их ногами[385].

Лектор вводил в свое повествование и прямую речь Спартака