Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [44]
Очевидно, что это очень небольшое количество шагов навстречу приверженности единой для советской науке парадигмы, но они все же были сделаны, и были сделаны именно в те годы, когда Сергеенко решилась участвовать в «проработке» Лурье. Можно сказать, что это запоздалое прохождение той стадии, которая передовыми советскими историками была освоена еще в начале и середине 1930‐х гг. – воспроизведение обязательной теоретической рамки и порицание заблуждающихся. Сергеенко прошла эту стадию с минимальными потерями; опять же, она могла утешать себя тем, что увольнение Лурье было уже предрешено.
Тем самым любой, даже частичный отказ от периферийности требовал в начале периода и более активной «общественной» позиции. Но позиция эта уже подразумевала только внешнюю лояльность, пусть даже эта внешность принимала самые неистово преувеличенные формы. Так, после выхода в 1950 г. сталинских «Вопросов языкознания», объявленных очередной гениальной работой и похоронивших яфетидологию, научное сообщество начало отмечать годовщины выхода этого сочинения – успело отметить ровно две. После смерти Сталина интересующихся попиранием наследия Марра и марристов не осталось. Если 1930‐е гг. были временем поиска истинных смыслов во властных «установках», как их пытались судорожно найти в двух сталинских высказываниях о последних веках Античности, то в послевоенные годы побеждает осознание отсутствия этих самых скрытых смыслов, позволяющих действительно постичь марксизм-ленинизм, и остается только терпеть опасные для историка повороты партийной линии или цинично использовать потенциально выгодные из них (как отвержение яфетидологии во имя возврата к «индоевропеизму»).
Тем самым сформировался некоторый зазор между тем, как научное сообщество представляло себя вовне (прежде всего перед властными структурами), и тем, каким оно было в реальности. Репрезентация делала упор на монолитность, на готовность сообщества покарать любых «отщепенцев», на идейное единство. Реальность же заключалась в том, что существовала совокупность более или менее устоявшихся иерархий с тенденцией к понижению конфликтности как между ними (скажем, между Авдиевым и Струве), так и между разными уровнями иерархии. Идейно-политическая борьба в основном заменяется научно-содержательной, по крайней мере, эта тенденция хорошо видна на материале работ по истории древности. Конечно, содержательные расхождения не должны были при этом быть слишком принципиальными, иначе это бы вернуло ситуацию к разбалансированному состоянию 1930‐х гг.
По сути дела, эта ситуация предполагала, что теперь периферия стала допустимым вариантом существования – и с точки зрения буквальной возможности зарабатывать на жизнь, оставаясь в профессии, и с точки зрения возможности занимать несколько иную позицию во взглядах на предмет своих научных исследований.
Примером этого может служить появление учебника по древней истории для педагогических институтов под редакцией В. Н. Дьякова и Н. М. Никольского, история создания которого отразила сложную ситуацию тех лет.
Владимир Николаевич Дьяков (1882–1959) был старым знакомым Никольского. Он тоже окончил историко-филологический факультет Московского университета, был оставлен Р. Ю. Виппером при университете, после чего съездил в Германию для продолжения научной работы. Правда, в эти ранние годы они с Никольским знакомы не были, а познакомились уже в 1913 или 1914 г., видимо, по работе в гимназиях: Дьяков вместе со многими преподавателями покинул университет в 1911 г. в знак протеста против действий по ограничению автономии. Позже Никольский и Дьяков вместе работали в Смоленске и в Минске, но с 1925 г. Дьяков переехал в Москву, где с 1935 г. был профессором на кафедре всеобщей истории в Московском индустриально-педагогическом институте им. К. Либкнехта. В 1943 г. институт присоединят к Московскому государственному педагогическому институту. В этот же год историк защитил докторскую диссертацию «Таврика в период римской оккупации», части которой он публиковал в виде статей в «Вестнике древней истории» в предвоенные годы[366]. Дьяков тоже был вполне последовательным марксистом, без принципиальных отличий от магистральной линии, но с собственным пониманием исторического процесса, особенно римской истории, и с большим преподавательским опытом, который позволял ему писать более доступно для студентов, чем многим его современникам.
После войны Дьяков, заведовавший кафедрой всеобщей истории в педагогическом институте, а иногда бывший и деканом истфака, решил создать учебник по древней истории для выпускников исторических факультетов педагогических вузов в качестве полноценной опоры для преподавания, дающей хорошую информацию по предмету. «Студентам учительских институтов, – писал он Никольскому, – придется ведь работать в глухих углах, книг у них, кроме их институтских руководств, никаких не будет – вот и хотелось их чем-нибудь вооружить, чтобы они не обращали своих уроков в мучительное зазубривание никому не нужных фактов»[367]. Претензия к форме подачи материала в других учебниках здесь тоже выражена вполне определенно: «Книги Струве, Авдиева, Машкина, Ковалева… способны отбить интерес к истории древнего мира и у студента-вузовца; материала много, но из него в этих руководствах ничего не строится»
