Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [48]

. Политика Филиппа не вызывает у Шофмана никаких положительных характеристик, он вовсе не сопереживает его деятельности, но признает ее объективно прогрессивной. Нужно сказать, это отдельное и вряд ли сознательное достижение советской историографии – она научилась рисовать прогресс отвратительным по меньшей мере применительно ко всем обществам, кроме социалистических.

В общем, это было едва ли не первое фундаментальное исследование по специальной теме в советской историографии древности, появившееся вне Москвы и Ленинграда. Если брать его стилистические ориентиры, то оно более всего похоже на книгу А. Б. Рановича об эллинизме и книгу Н. А. Машкина о принципате Августа, хотя в ней нет столь смелых обобщений, как у Рановича, и такой дотошной фактографии, как у Машкина. Симптоматично, что его появление вызвало смешанную реакцию. Большинство рецензий были дипломатичными, но одна оказалась, при некоторых смягчающих моментах, сугубо отрицательной. Идя на ее публикацию, «Вестник древней истории» принял соломоново решение и дал в том же номере второй, положительный отзыв.

Авторами первого были Т. В. Прушакевич, Э. Д. Фролов и И. Ш. Шифман. Формально рецензия построена на выявлении отдельных недостатков в трактовке источников и подаче материала, но фактически авторы подводят читателя к мысли, что указанные ими недочеты – лишь примеры, которые намекают на предвзятую работу с оригинальными текстами, неаккуратное обращение с выводами предшественников и в общем на вторичный, компилятивный характер работы. Отмечая, что вторая часть в целом была сильнее и качественнее первой, авторы тем не менее говорили об общем неблагоприятном впечатлении от исследования[400].

Что касается следующей в издании рецензии А. Г. Бокщанина и Г. М. Лившица, то она была более «обычной», превалировало изложение содержания работы с отдельными замечаниями. Самые эмоциональные замечания были высказаны к качеству полиграфии и корректуры монографии[401].

Конечно, сгладить неприятного впечатления от первого отзыва этот довольно формальный второй не мог. Реакция Шофмана была болезненной, хотя впоследствии, уже спустя десятилетия, он, по воспоминаниям его учеников, к этой теме не возвращался, хотя и отмечал, что в Ленинграде его не слишком любят. Тогда же он парировал, сведя вопрос к личному моменту:

Все рецензии сочувственно относятся к нашей работе. … Лишь одна рецензия, написанная лаборантом кафедры истории древнего мира ЛГУ Т. В. Прушакевич и двумя кандидатами Э. Д. Фроловым и И. Ш. Шифманом, является предвзятой и тенденциозной. Она без особых доказательств отвергает основные выводы нашей работы или просто их не замечает, выдвигает на первое место частности, спекулирует на технических недостатках. …Данная рецензия написана в недоброжелательном духе, не объективно, с тенденцией опорочить многолетний труд историка. Она вызывает чувство досады, заставляет невольно думать, что ее авторами руководили соображения отнюдь не научного характера[402].

В этом замечании нет того страха, который в предшествующий период руководил действиями историков. Раздражение и печаль – не самые позитивные эмоции, но если проявляются они, это признак возвращения в науку обычных человеческих переживаний, еще один маркер хотя бы относительной нормализации.

Научную карьеру Шофмана этот случай не затронул никак – в 1965 г. в МГУ он защитил докторскую диссертацию (отсюда это торжествующее указание на более низкий статус рецензентов в приведенной выше цитате), в дальнейшем опубликовал труды, посвященные державе Александра[403], а первое поколение его школы было сосредоточено по преимуществу на историографии эллинизма, но затем тематика расширилась. В общей сложности под его руководством защитили свои диссертации более полусотни ученых.

Можно спорить о том, насколько упомянутое краткое столкновение было проявлением личных амбиций, а насколько – научной принципиальности, но для этой книги важно другое: монография Шофмана, будь она написана в той же Москве, и сама была бы другой (судя по контексту, Шофман даже в 1962 г. не знал о смерти В. (У. В.) Тарна (1869–1957)), и реакцию вызвала бы другую. Географический фактор начал связываться с качеством и особенностями научной работы.

***

Творчество двух других героев этой главы было обращено в значительной своей части к изучению раннего Средневековья, но коль скоро они оба так или иначе оказались связаны и с антиковедческой проблематикой, их примеры помогут лучше увидеть общую картину.

Михаил Яковлевич Сюзюмов (1893–1982) родился в Ставрополе, а интерес к Византии проявил уже во время обучения в Юрьевском университете в 1911–1916 гг. Его первые работы выходят в тяжелые годы войны, и даже в конце октября 1917 г. он продолжал в Петрограде работать над магистерской диссертацией. Когда это стало совершенно невозможно, он устроился писарем в Красную Армию, после оказался в рядах 27‐й стрелковой дивизии, которая воевала против Колчака и брала Омск в ноябре 1919 г.; в рядах этой дивизии Сюзюмов дошел до Монголии.

Но в 1920 г. служба закончилась – он заболел тифом и был снят с поезда в Златоусте, где начал работать в школе, женился, где родились его дочь и сын; только в 1929 г. он переехал в Свердловск и также работал в школьном образовании. В эти годы он начнет увлекаться филателией, что неожиданно жестоко скажется на его судьбе – в 1936 г. за переписку с иностранными коллекционерами будет арестован НКВД, к счастью для него помилован, но работу учителя в Свердловске получить уже не сможет