Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [50]
Уже в кандидатской диссертации Сиротенко постарался осуществить аккуратный пересмотр установившихся в советской историографии взглядов на союз варваров, рабов и колонов как основной фактор последнего удара по рабовладению (это было именно то, во что превратился концепт «революции рабов», в том числе благодаря стараниям А. Д. Дмитрева). На примере гуннов Сиротенко утверждал, что они были, напротив, союзниками рабовладельцев империи в борьбе против народных восстаний[414]. При этом племена булгар, как утверждается, «выступали в качестве союзников угнетенных масс империи и соседних племен (славян, гепидов)»[415]. Вообще, если племена были земледельческие, то они играли позитивную роль в событиях V–VI вв.[416]
В докторской диссертации эта идея разворачивается уже полноценно. По мнению историка, когда начался процесс перехода от рабовладения к феодализму, нужда в пленных для пополнения рабского сословия резко снизилась, поскольку появились внутренние ресурсы рабочей силы зависимого населения; этот же процесс вел и к обособлению провинций, которые больше не нуждались в мощной центральной армии. По сути дела, Сиротенко говорит об экономическом прогрессе в поздней Античности, подчеркивая развитие земледельческой техники и возрастание производительных сил[417]. Варвары во взаимодействии с Римской империей играли различную роль, она могла быть также прогрессивной, но могла быть и негативной, консервирующей прежние отношения – особенно когда они занимались грабежом населения и захватом его в рабство (как гунны, вандалы)[418]. В этом случае народные массы активно им сопротивлялись, не давая варварской верхушке обогащаться таким путем и тем самым подталкивая племена завоевателей к оседлости, земледелию, то есть к прогрессу. Именно в результате этого у варваров формируется королевская власть, которая идет на союз с местной провинциальной знатью. Сиротенко негативно оценивает тезис о союзе варваров и угнетенных масс в Римской империи, считая, что в научный оборот современных историков он был введен Н.-Д. Фюстель де Куланжем; в западню порожденной им концепции, несмотря на ее внутреннюю противоречивость, рано или поздно попадались практически все исследователи, включая советских историков[419]. По его мнению, военную силу варварских племен стремились использовать и центральные правительства (в Константинополе и Равенне), и провинции в своих интересах, то есть различные группировки правящего класса[420]. В конечном итоге именно эти манипуляции и привели к падению правительства в западной части империи.
Нужно отметить, что во многом концепция Сиротенко отражает те перемены, которые в целом заметны в советской историографии послесталинского периода. Бесспорно, она полностью уложена в рамки не столько советской исторической схемы, сколько советско-марксистской парадигмы: экономический базис и классовая борьба являются исходным и конечным пунктами всего смысла истории. Но при этом в повествовании они играют роль качественно сделанного задника, в то время как основной акцент перенесен на социально-политические процессы. Тем самым недавно еще преобладающая тенденция к созданию насыщенной экономическими причинно-следственными связями истории здесь уже ослабла. Оказывается, что при всем уважении к базисным основаниям исторического процесса интереснее исследовать совсем другие его стороны, а исследовательский интерес – более сильная мотивация, чем исследовательский долг. Цитаты из основателей «единственно верного» учения тоже приведены ради формального благочестия, тем более что высказывания Энгельса, если не манипулировать ими, как раз не укладывались в концепцию Сиротенко – прежде всего его знаменитое (заимствованное из позднеантичных риторических выпадов) утверждение о том, что угнетенные массы с радостью встречали варваров[421].
Конечно, аккуратно обходить или специфично трактовать любого из «классиков» тогда умел всякий советский историк, и такого рода операции вовсе не были нелегитимными – пока не переходилась грань, которую негласно чувствовало ученое сообщество. Но при этом Сиротенко в русле обозначившейся в 1950‐е гг. тенденции на пересмотр прежних подходов стремился представить такое понимание исторических процессов, в котором была бы дана критика предшествующей традиции – не только буржуазной, но уже и советской. Собственно, это же делали Е. М. Штаерман, И. М. Дьяконов и не только они. Но Сиротенко на этом пути ожидала неприятная ловушка.
Первоначально Сиротенко вызвал глубокое недоверие в профессиональном сообществе, видимо, неаккуратностью своих формулировок, допущенных им в большой статье, которая предваряла его докторскую диссертацию[422]. Борясь против трактовок, которые развивал А. Д. Дмитрев[423], Сиротенко, как прокомментировал это О. Л. Вайнштейн, «явно перегнул палку»[424]. Интерпретация источников только в пользу ненависти масс к варварам и фактическое отрицание «революционного значения варварских вторжений»[425] обусловили крайне скептическое отношение к Сиротенко в советской медиевистике.
