Дорога к счастью - [70]

— Если подчинять свою жизнь указке сплетников, то невозможно будет и жить.

— Но раз живешь с людьми в ауле, то нельзя не считаться с тем, как смотрят эти люди, — возразил Измаил.

Нафисет не нашла, что сказать на это. Измаил, подождав ответа, полушутливо продолжал:

— Нафисет, подумаем вместе, как отнестись нам с тобою к мнению аула.

— Я не особенно обеспокоена этими сплетнями, — твердо сказала девушка. — Считаю, что и тебе не следует придавать значения сплетням.

— Тебе можно не обращать внимания, твое имя не опозорено, — включился в разговор Лыхуж. — Но Измаил, если он хочет считать себя мужчиной, не может не придавать им значения…

— В конце концов не так важно, что говорит аул, для меня более важно, что скажет сама Нафисет. Против моей воли я вынужден раскрыть желание своего сердца… — начал Измаил и длинным путем иносказаний и окольных намеков подвел цепь рассуждений к прямому вопросу, — согласна ли она выйти за него замуж или нет? И прибавил, что она должна сейчас же дать окончательный ответ.

Нафисет попыталась прибегнуть к обычным в таких случаях уловкам:

— Для такой девчонки, как она, столь завидное предложение является незаслуженным счастьем, но сейчас ей еще рано думать о замужестве. Когда же придет время ее замужества, тогда можно будет возобновить разговор, если к тому времени не изменится его отношение к ней…

Измаил насмешливо посмотрел на нее: эта девчонка воображает себя свободной! Пусть воображает! Ему незачем нервничать, он всегда сможет взять ее, когда захочет, если не по доброй воле, то силой.

Непринужденно заложив ногу за ногу, он сидит перед ней и с холодным злорадством расставляет сети патриархальных понятий, увещевательным тоном доказывая, что по сложившимся обстоятельствам у них нет другого выхода, кроме женитьбы. Если бы не людская молва, он не стал бы торопить и настаивать, но теперь иначе нельзя. Нафисет должна дать согласие, спасти его лицо перед людьми и осчастливить его сердце. Не потому он пристал к ней, что не находит невесты. Не сердце его избрало из всех девиц именно ее. Поэтому она сей час же должна дать окончательный ответ.

Спутник его изо всех сил старался помочь Измаилу, скрипучим голосом расписывая рай ее совместной жизни с Измаилом и время от времени показывая из-за спины палку угроз:

— Для таких мужчин, как Измаил, честь — не игрушка. Такие мужчины, чтобы сохранить перед людьми свое лицо незапятнанным, не останавливаются не только перед своенравным неблагоразумием девушки, но даже и перед смертью. Будет лучше, если ты не отравишь своим упрямым неразумием будущую совместную жизнь…

Нафисет отважилась оставить условности и встретить опасность лицом к лицу.

— Из-за того, что аульским сплетникам что-то взбрело в голову, я не намерена изменить свой жизненный путь. Ни капли моей вины в этих сплетнях нет. Никогда и никому я не давала повода думать, что помышляю о замужестве. Шутливое внимание, которым удостаивал меня Измаил, я принимала как добрую дружбу, а если бы подозревала, что за этим скрывается, я не относилась бы к нему так доверчиво.

В комнатке установилось зловещее молчание. Наигранная улыбка мгновенно соскользнула с лица Измаила. Скривив губы и злобно щуря глаза, он некоторое время помолчал, соображая, как ему поступить. Затем резко выпрямился на стуле, пренебрежительно пожал плечами и холодно произнес:

— Не знаю, где ты выросла и где воспитывалась, Нафисет! Или, может быть, ты прикидываешься такой наивной? Во всяком случае, ты должна была знать, что если мужчина избирает местом своих постоянных посещений дом девушки, то люди смотрят на это определенным образом. Нет, я не верю, что ты так глупа и что не понимаешь этого! Теперь, когда людское мнение сложилось таким образом, отступаться мне уже поздно. Чтобы избежать позора, люди платятся жизнью…

Измаил поднялся надменный, темный, страшный в своей затаенной решимости, и прибавил:

— Подумай хорошенько над этим и дай окончательный ответ!

Они ушли, оставив Нафисет в таком состоянии, словно возле нее ударила молния.

Последовавшие дни и ночи потянулись в гнетущем предчувствии беды. Какая именно опасность угрожает ей и что предпримет Измаил, Нафисет не знала. Но знала одно: этот зверь в человеческом образе способен на все. Кто поверит ей, если она скажет, что этот видный, солидный мужчина — зверь, чудовище? Кто придет на помощь в минуту беды, приближение которой явно ощущает лишь она одна?

Даже Доготлуко, единственный человек, с которым она решилась откровенно поделиться своими опасениями, не принял всерьез ее слов.

— В наше время, — сказал ей Доготлуко, — даже Измаил не решится на насилие. А если вздумает, мы живо отобьем у него охоту!

Пока не стрясется непоправимая беда, никто не поверит, что она близится. Страшнее всего то, что ей некуда уйти. Она привязана к этому месту, к этому дому рождением и всей жизнью. Иная жизнь, к которой устремлен ее тоскливый взор, далека и недосягаема для нее, как ослепительная синева неба.

И вот со дна души ее поднялось запрятанное чувство к Биболэту, поднялось и захватило ее всю. Упиться в последний раз, пережить хотя бы в мечтах счастье, которое было так желанно, но которое теперь безвозвратно уходит!.. В полном смятении она вдруг решила написать Биболэту, послать ему весточку напоследок, чтобы дать почувствовать ему, невнимательному в ослеплении своим счастьем, с какой невыразимой сладостной болью тянется ее сердце к нему. В этом желании, конечно, была и затаенная надежда, что Биболэт откликнется, отзовется и, может быть, придет на помощь…