Дорога к счастью - [69]

Измаил делал вид, что не осуждает ее, а, наоборот, сочувствует ей. Но он не хотел верить, что из-за этих «химерных» мечтаний Нафисет откажется от такого мужчины, как он, — ведь выбор его осчастливил бы любую девушку в ауле! «Она стремится выделиться хоть чем-нибудь и возится со своими книжками, как иные с модным покроем платья… Пусть возится… Выйдет замуж, оставит все эти глупости и станет умной, выдержанной женой…» — так рассуждал он.

Его мужское самолюбие, во всяком случае, будет удовлетворено. Теперь же он слишком далеко зашел, его интерес к этой своенравной девочке получил слишком большую огласку в ауле, чтобы можно было отступить: это стало для него уже вопросом чести…

По аулу, действительно, пошла молва: «Измаил безумно влюблен в Нафисет, жаждет жениться на ней, но Нафисет пренебрегает им…»

Нафисет и без того была постоянным предметом всяких пересудов. Немало было у нее друзей и еще больше недругов, негодующих по поводу ее успехов среди аульской молодежи. Сплетня об Измаиле и Нафисет попала на язык обывательниц, как острая приправа к их бесцветной жизни, и они с особым удовольствием лузгали ее. Из уст в уста, со двора во двор, по нескольку раз в день сплетня обегала весь аул. Проскакав по одной улице, она возвращалась обратно, обогащенная добавлениями. Одни верили сплетням, другие не верили, одни считали эту пару вполне подходящей, другие, наоборот, находили ее неудачной. Недруги Нафисет не давали остывать сплетне и постоянно подогревали ее, переворачивая с быстротой и ловкостью искусных стряпух.

А люди из компании Хаджи Бехукова подбавляли яду: «Мы думали, что Измаил — мужчина, но, оказывается, он позволяет какой-то девчонке измываться над собой…»

Нафисет заметалась, словно в ловушке. Сознавая опасность, нависшую над нею, она то застывала от леденящего ужаса, то вскипала гневом и возмущением. «Что им нужно от нее? Кто распространил эту нелепую сплетню? Почему она не вольна над самой собою? Разве она обещала ему выйти замуж?»

Как утопающий за соломинку, хваталась она за надежду, что Измаил встретит с разумным пренебрежением эту злобную сплетню. Все может уладиться по-хорошему, если только Измаил окажется умнее сплетников. Но, поразмыслив, она пришла к выводу: «Нет, он примет это так же, как приняли бы все, ему подобные…»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Нафисет поливала свои цветы, когда плетневые ворота затрещали, и во двор неожиданно вошел Измаил. В бешмете табачного цвета, стройный, внушительный, он ступал как-то особенно торжественно, и Нафисет сразу догадалась, что на этот раз он явился неспроста. За ним, как мрачная тень, двигался неизменный Лыхуж, в рубахе без пояса, коренастый, широченный в плечах, с лицом кретина, с вывернутыми губами и тяжелым взглядом.

Нафисет испытывала смутную тревогу, когда встречалась с Лыхужем. Приходя с Измаилом, он усаживался в угол и большей частью молчал. Лишь изредка слышался его скрипучий голос, вставляющий в беседу какие-то нескладные, будто необтесанные слова. Что-то уродливо жестокое было в его тупом, непомерно вытянутом лице с широким ртом и немигающим взглядом.

И теперь, когда вслед за Измаилом во двор вошел коренастый Лыхуж, Нафисет вдруг представилось, что это кривоногое существо в рубахе без пояса не человек, а только двойник Измаила. Вернее даже — не двойник, а уродливая изнанка показной красивости и фальшивой степенности Измаила.

Нафисет выпрямилась и застыла в немом страхе, позабыв об испачканных землею руках. Измаил сходу победоносно улыбнулся:

— Нафисет, если бы твои гости удостоились хотя части тех забот, которые ты проявляешь к этим цветам, — гости, наверное, испытали бы блаженство…

Говоря так, Измаил бесстыдно обшаривал глазами статную фигуру девушки. Пристальный его взгляд скользнул по обнаженным рукам, по груди и остановился на загорелой и нежной шее. К немому страху девушки присоединилось ощущение, точно она стоит перед Измаилом голая.

Чувствуя, что ей надо что-то сказать, она растерянно пролепетала:

— Милости просим, пожалуйте в дом! — И, наклонившись над ведром, суетливо стала мыть руки…

Войдя вслед за гостями в комнату, она сделала вид, что смущена беспорядком, и кинулась прибирать вещи, — так она оттягивала начало разговора. Но очень скоро все оказалось прибранным, гости уселись, а она, с опущенными глазами, встала на свое место между изголовьем кровати и столом.

— Долго ты не заходил, — робко начала она. — Наверное, был в отъезде?

— Если бы я знал, что мое отсутствие тебе покажется долгим, приходил бы чаще… — многозначительно отозвался Измаил.

— Наверное, знаешь, что такой гость нам приятен, а не ходил потому, что склонности в сердце не было…

Нафисет чувствовала, что говорит не то, что надо… Но Измаил уже ухватился за конец нити, которую она сама подала ему.

— Я подумал, что та огласка, которую получили в ауле наши с тобой отношения, будет неприятна тебе, и воздерживался от посещения… — сказал он, испытующе глядя на девушку.

Гнев и возмущение закипели в душе Нафисет: «О каких отношениях он говорит? Разве у них была какая-нибудь сговоренность?» Она готова была вспылить и бросить ему открытый вызов, но сдержалась и спокойно проговорила: