Дорога к счастью - [68]

Другая группа — «тыквоголовые» — постепенно отходила в сторону.

Но один «искатель» упорно не оставлял Нафисет. Это был Измаил. Он изредка заходил и при Куляц. Всячески избегая возможности оказаться в числе поклонников Куляц, он и тогда предпочитал общество Нафисет. Заходил он обычно как бы случайно, мимоходом и, снисходительно позабавившись шуткой с Нафисет, удалялся, не засиживаясь. Похоже было на то, что этот солидный мужчина стал питать чувство чистой дружбы к юной девушке. Ему как бы доставляло удовольствие поворошить грубовато-ласковой шуткой юную душу Нафисет, — и только. Во всяком случае, Измаилу удалось придать благовидный характер своим посещениям дома Устаноковых и своему ухаживанию за Нафисет.

Незаметно для себя Нафисет привыкла к этой своеобразной дружбе. Ее привычная настороженная враждебность к мужчинам не устояла перед обаянием искусно разыгрываемой, непринужденно-шутливой приветливости. С юной готовностью потренироваться в находчивости ума она охотно принимала вызов Измаила в шуточных поединках и постепенно стала проникаться признательностью к нему за его снисхождение к ней в этой игре. Лицо, озаренное доброжелательной улыбкой, было для Нафисет такой же редкой радостью, как и яркий просвет неба в пасмурный день. Это было понятно: почти все окружающие ее люди придерживались духа суровых традиций. В старании придать себе большую солидность, они всегда были неприступно подтянуты, привет и улыбку отпускали по строгим нормам дозволенного.

Нафисет стала чувствовать такую же чисто детскую привязанность к Измаилу, какую питала и к Халяхо за его добродушную стариковскую ласку. Посещения Измаила даже стали ей желанными.

Но она все еще хранила некоторую недоверчивую сдержанность, старалась в своей ответной шутке не переступать грани почтительности к старшему. Иногда она сама становилась в положение старшей, силилась подавить распирающий ее смех и отмахивалась от искушения позабавиться. Но в конце концов ее строго стиснутые губы невольно размыкались… и она хохотала от души.

Нафисет чистосердечно принимала дружбу Измаила, не подозревая, что ее подстерегал опытный ловец, умеющий скрывать не только свои помыслы, но и свои пороки. Не в пример другим, он не показывал своих первобытных инстинктов и вместе с тем не проявлял прямолинейной непримиримости ко всему новому. Когда Нафисет, увлекшись, касалась своих познаний, о которых Измаил не имел представления, тот искусно увертывался от разговора, принимал снисходительно-солидный вид, будто эти ребячьи утехи давно уже наскучили ему. Замявшись немного и как бы щадя наивность Нафисет, он ловко переключал разговор на свой лад.

Но как ни осторожен был Измаил, все же Нафисет постепенно стала замечать его вороватые повадки, скрытые под личиной величественной осанки. Ее стал пугать внезапный огонь, загоравшийся в его смеющихся глазах, и цепкие движения его горячих рук. Не позволяя себе ничего лишнего, он только иногда, словно в увлечении шуткой, вдруг сжимал ее руки, — но Нафисет инстинктивно чувствовала порочный огонь в этих прикосновениях и страшилась его…

Иногда, поймав на себе пристальный взгляд Измаила, Нафисет осекалась на полуслове и, вся зардевшись от стыда и негодования, опускала глаза. В одно мгновение исчезало в ней то доверчивое расположение, которого так долго и рассчитанно-терпеливо добивался Измаил.

Но Измаила это не обескураживало. Он обладал настойчивостью неутомимого охотника. Сделав вид, что вовсе не замечает страха и настороженности Нафисет, он вновь искусно натягивал на себя маску солидного, доброжелательного шутника.

Однако Нафисет, несколько раз обнаружив засаду, уже не могла быть и далее столь беспечной и доверчивой. Ее настороженность росла, и становился постоянным сдержанно-учтивый холодок в ее отношении к нему. А со дня убийства Ахмеда у нее появилась и настоящая враждебность к Измаилу: Доготлуко поделился с ней своими подозрениями.

После выхода Куляц замуж Измаил начал чаще появляться в доме Устаноковых. Он старался не смешиваться с компанией молодежи и приходил чаще всего со своим другом — коренастым Лыхужем. Постепенно он стал примешивать к своим снисходительным шуткам и прямой разговор о женитьбе. Нафисет устрашилась, пыталась отшутиться, но он не отступал, а настойчивее внедрял эту тему в ткань беседы, приучал ее к мысли, что она уже взрослая и с ней можно говорить теперь как с невестой. Так, незаметно, он перешел к открытому домогательству.

Она ужаснулась, хотела отпрянуть, порвать все нити, связывающие ее с ним. Но это было уже не в ее воле: у адата есть своя логика, большей частью нелепая и фальшивая, но все же очень крепкая и нетерпимая ко всему новому. Человек, живущий по законам адата, должен в своих суждениях и поступках следовать по запутанным извилинам этих законов: жизнь и стремления людей оказываются как бы замурованными в сложном лабиринте условностей.

Нафисет не могла отступить просто потому, что она так хочет, а должна была, не оскорбляя мужского самолюбия Измаила, суметь отойти от него и запрятаться в лабиринте тех же законов адата.

Но в логике адата Измаил разбирался куда лучше ее. Ничто не помогало ей укрыться от него. Когда она выставляла против него обычный свой довод: «Если бы настала пора мне выходить замуж, я могла бы дать тебе определенный ответ…», он легко выбивал этот довод из ее рук, и ей оставалось только откровенно раскрыть перед ним свои, совсем иные, стремления.