Дорога к счастью - [66]

Несомненно было то, что после чтения и разговоров сестры сблизились.

Прошло около месяца. Однажды к Устаноковым, как обычно, забежала соседская вдовушка и тайно пошепталась с Куляц.

С того же часа у Куляц возобновилась ее любовная горячка. Она то ежилась в нервном ознобе и, бледная, беспокойно бродила по комнате, то, с загоревшимися, как в жару, глазами и густым румянцем на щеках, начинала перебирать свои вещи в сундучке, воровато оглядываясь на дверь. Она стала пуглива, словно затаила какое-то преступное намерение. Когда Нафисет, заходя в девичью, отворяла дверь, Куляц с испугом захлопывала крышку своего сундучка.

— Что с тобою еще случилось? — изумленно спрашивала Нафисет.

— Ничего не случилось… Давно забросила свои вещи, вот и привожу в порядок, — отвечала Куляц с напускным равнодушием. Но Нафисет чувствовала, что Куляц утаивает что-то и колеблется — сказать или не сказать? При установившейся в последнее время доверчивой близости это новое отчуждение сестры повергло Нафисет в недоумение и обидело ее. Но она не сказала ни слова…

Как-то вечером Куляц почувствовала лихорадочный озноб и слегла, укутавшись в теплую шаль матери.

Когда Нафисет принесла лампу, Куляц попросила не зажигать. В сумеречной комнате установилось тягостное молчание, насыщенное тревогой. Вдруг голос Куляц, ломкий от озноба, нарушил эту тишину.

— Нафисет… — позвала она.

— Что такое?

— Подойди ко мне.

Нафисет подошла и в тревоге положила руку на плечо сестры.

— Пойди, проверь, нет ли кого там, за дверью, — прошептала Куляц, стуча зубами.

Когда Нафисет, исполнив ее просьбу, вернулась, Куляц схватила ее руку и притянула ближе к себе.

— Не пугайся, нагнись ко мне, — начала Куляц дрожащим шепотом. — Моя милая сестренка, за все время, что мы прожили с тобой под крышей родителей, только в последний месяц я ощутила сладость твоей души. Жалко, что этого не случилось раньше, — тогда, может быть, иначе повернулся бы мой жизненный путь. Но теперь уже поздно… — она запнулась. — Есть ли у тебя хоть малейшая готовность помочь мне? Я прошу только об одном: о чем бы ты ни догадалась в эту ночь, ничего не говори. И если не будешь спать, когда совершится то, о чем я говорю, — ты притворись спящей…

— Что ты вздумала? — спросила со страхом Нафисет.

— Я выхожу замуж за Амзана…

— А наши знают об этом?

— Нет, не знают. Если бы знали, разве они допустили бы! Так вот, умоляю тебя, ничего не говори, притворяйся, что ничего не знаешь и ничего не замечаешь. Помоги напоследок!

В эту ночь Куляц бежала с Амзаном. Она избрала старый, давно изведанный черкешенками путь, которым они спасали от произвола адата единственную их радость жизни — мечту о любви. Когда Куляц уходила, захватив приготовленный с таким страхом сундучок, Нафисет не спала. Куляц крепко обняла ее и, вся дрожа, поспешила на вторичный крик совы, раздавшийся за скотным сараем…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

После того как вышла замуж Куляц, Нафисет неожиданно для себя оказалась на положении девицы на выданьи. В гостеприимно распахнутые двери девичьей Устаноковых снова повалили аульские парни, ищущие невесту.

На первый взгляд трудно было бы назвать Нафисет красавицей. В чертах ее лица можно было подметить много по-детски трогательных несообразностей. Туповатый, короткий носик никак не гармонировал с классическими взмахами бровей. В свою очередь, брови вовсе не соответствовали детско-круглому овалу лица. А черные глаза, оправленные пухленькими веками с длинными ресницами, созданные, казалось, для того, чтобы излучать солнечную улыбку и чистую, мягкосердечную нежность, кололи неприступной строгостью умного взгляда.

В ней была забавная смесь юной прямоты, скромной застенчивости и строгости. Все ее юное существо находилось в состоянии постоянной, напряженной, скрытой устремленности к своей мечте.

Для мужчин, привыкших к обычной стыдливой мягкости и безвольной хрупкости аульских девушек, это было ново. Получилось так, что, упустив дичь, за которой долго гонялись, они неожиданно подняли новую, более заманчивую дичь, с невиданными доселе повадками.

Для аульских девиц, все помыслы которых сводились лишь к тому, чтобы выйти замуж и устроиться в хорошей семье, такое обилие искателей руки было бы желанным и радостным «Много кавалеров джигитует у ее порога», — говорили люди в таких случаях, и это считалось почетом и для девушки и для родителей. Нередко младшие сестры в ожидании своей очереди носили в сердце огонь негодования на старших неудачливых сестер, которые слишком долго засиживались в девицах.

Совсем по-иному относилась ко всему этому Нафисет. До сих пор обязанность занимать посетителей лежала на Куляц, как на старшей сестре. Когда собирались более или менее серьезные люди, в чьих словах можно увидеть блеск живого воображения, Нафисет вольна была стоять на положении младшей в своем углу и молча слушать. А когда начинались пустые словопрения, она могла и уйти, оставив девичью и Куляц на попечении какого-нибудь дальнего родственника, сидевшего в общей компании. Обычно ей удавалось уговорить братишку Ахмеда, чтобы он остался вместо нее. Правда, несговорчивый Ахмедка, баловень семьи, всякий раз опустошал запасы сбереженных ею сластей. Но для нее это было полбеды, лишь бы не выслушивать нескончаемую, нудно-однообразную болтовню молодых людей. Она незаметно брала одну из своих книжек, уходила в большую саклю и устраивалась читать у коптилки.