Дорога к счастью - [60]

Нафисет тяготилась тем, что Амзан заладил ходить к ним в дом. Оставлять Куляц одну было неудобно, но выстаивать перед ними все те бесконечные часы, которые они склонны были сидеть, было тоже невмоготу.

Зато сама Куляц не проявляла никаких признаков неудовольствия частыми посещениями Амзана. При Амзане она теряла шутливую колкость острословия, — обычное свое оружие против надоедливых парней, — ее звонкий голосок бессильно слабел, и вся она безвольно сникала, как опаленный зноем лепесток.

Постепенно у них появилась привычка сидеть в сладостном томлении, не замечая времени. Они еще не решались сказать друг другу то, что лежало у них на сердце, и лишь для того, чтобы избежать неудобного молчания, перебрасывались незначительными словами, смысл которых даже не доходил до их сознания, — прислушивались они только к голосу своих сердец. Когда глаза их встречались, Куляц с замиранием сердца выдерживала взгляд лишь несколько секунд, а затем, слабея, опускала голову и сидела притихшая, безвольно-покорная.

Нафисет, стоя в положенном ей углу, переминалась с ноги на ногу и негодовала в душе. Сердце ее не сочувствовало влюбленным. Смешным и нелепым казалось Нафисет все их томление. Не выдержав, она часто выходила и вновь возвращалась, — а они сидели все так же неподвижно. Иногда, неожиданно вернувшись в комнату, она видела трепетное прикосновение рук влюбленных, испуганно отдергивающихся при ее появлении.

Куляц оставила все занятия, которые интересовали ее раньше, забросила и свои любимые рукоделья. Если иногда и бралась за шитье, то через минуту роняла его в мечтательном полузабытьи. Выходя из дому, часто обвивала руками столб карниза и застывала, уставившись вдаль невидящими глазами. У нее происходили частые смены настроения без всякой видимой причины: то она грустно увядала, то озарялась рассеянной и светлой улыбкой, то находили на нее порывы безудержного веселья, и тогда она начинала донимать младшую сестру шаловливой игрой и горячими ласками.

Смутно догадываясь, что ласки эти идут не от прилива нежных сестриных чувств, Нафисет осуждала сестру и сурово отталкивала ее от себя. В самой Нафисет еще неосознанно зрел дух протеста против сил адата и даже против чар любви, которые могли бы угрожать ее мечте о воле.

По поведению сестры Нафисет легко узнавала день, когда придет Амзан. Куляц, охваченная нервной лихорадкой, не находила себе места, беспрестанно подбегала к окну, несколько раз меняла платья, то и дело охорашивалась перед зеркалом и гневалась, когда Нафисет приставала к ней с просьбой помочь в домашней работе.

С того времени, как Амзан стал ходить в их, дом, Хымсад потеряла покой. Точно старая индюшка, завидевшая в небе тень орла, она сторожко следила за врагом. В дни прихода Амзана она начинала нервничать, роняла посуду из рук, делалась неприступно сурова и вспыльчива, чаще обрушивалась на Нафисет, незаслуженно вымещая на ней тревогу, терзавшую ее сердце, и свое недовольство старшей дочерью. Так выражала она свое горе матери, которая почуяла опасность, угрожавшую разрушить все лучезарные дворцы, построенные ею в мечтах для своей любимой старшенькой.

Когда усталая Нафисет выходила из девичьей комнаты, мать гневно гнала ее обратно. Оставив недоделанную роботу, Хымсад, точно помешанная, бродила по большой сакле, выходила во двор и, делая вид, что собирает щепки, бесцельно кружила вокруг девичьей, поднимая гневно-ворчливый шум. Обращаясь неведомо к кому, она желала дать понять дочери о своем недовольстве. Иногда у нее вскипала бурная злоба и рождалась решимость — ворваться в комнату и разогнать всех. Но, не в силах переступить запретную черту приличия, она бессильно остывала.

А иногда, словно влекомая непреодолимой силой, тихо открывала внутреннюю дверь и подходила к девичьей. Нафисет, заслышав шуршание мягких чувяк матери, распахивала перед ней дверь. Мать, словно захваченная на месте преступления, растерянно искала приличного оправдания и, едва сдерживая гнев, сумрачно произносила:

— Если молодые люди будут сидеть еще, почему не угостите их чем-нибудь? — и возвращалась в большую саклю, пристыженная и взбешенная. И как только Нафисет, послушно следуя за ней, переступала порог, мать резким движением прихлопывала дверь и исступленно обрушивалась на младшую дочь. Не понимая, за что на нее нападают, Нафисет обиженно спрашивала:

— Чем же я виновата, нан? Откуда могу я знать, нужно ли их угощать, сидят они там каждый день, однако мы не угощали их…

Мать, не помня себя от ярости, развязывала без нужды косынку на голове и вновь завязывала. Не отвечая прямо, оглушала Нафисет словами проклятия:

— Да падет на тебя проклятие аллаха! Очень ли я обеспокоена угощением этого выродка!..

Нафисет, не понимая в чем дело, стояла в недоумении.

— Иди, вернись туда, чего тут стоишь, как истукан! — прикрикивала на нее мать и прогоняла обратно в девичью.

В один из дней Хымсад была занята выпечкой хлеба. Поглощенная работой, в чаду кизячного дыма, она и не заметила, когда пришел Амзан. Нафисет, которую она послала за кизяком, долго не возвращалась. «Если эта негодная тоже засела в девичьей и обе лентяйки расшалились, то пока дождусь их, огонь в очаге спадет», — подумала Хымсад и направилась и девичью. Открыв дверь, она окаменела: Амзан и Куляц стояли посреди комнаты, прильнув друг к другу в поцелуе…