Дорога к счастью - [17]
Обезоруженные старики помолчали, обдумывая положение.
— Хорошо. Еще лучше, если будет родственник, — решил эфенди. — Позови женщину! — добавил он, обращаясь к Мхамету.
Неслышной тенью вошла укутанная в пестрый платок женщина и, скромно опустив глаза, встала у двери. Она сгребла платок снизу, по локоть высвободила из-под него руки и начала нервно перебирать разноцветную бахрому.
К Биболэту она стояла боком, и ему видны были огрубевшие тонкие линии бледного, смуглого лица и угол черной брови, тяжело нависшей над впадиной, в которой поблескивал глаз.
Сидевшие встали навстречу ей.
— Садись! — предложил эфенди.
— Садись! — повторил старик в чалме.
Она не ответила на это приглашение, отлично понимая, что оно является лишь лицемерной формальностью.
Биболэт пододвинул к ней свою скамью.
— Нет, спасибо!.. Сиди на своем месте, — холодно бросила она ему, но взгляд ее вдруг дрогнул. Должно быть, она догадалась, кто он, и повторила более миролюбиво:
— Садись.
Старики умолкли, устремив глаза перед собой, — они искали приличествующего начала к готовому решению.
Один эфенди оставался спокойно-величавым, и на лице у него сияла самоуверенность человека, который знает и видит, что начертано в священной книге аллаха, недоступной простым смертным. Всем своим видом он как бы говорил: «Справедливейший и милостивейший, всезнающий и вездесущий, не имеющий ни начала, ни конца, бесподобный, единый аллах предначертал рождение, жизнь и смерть. Книга аллаха необъятна. Не было и не будет на земле человека, кроме последнего из пророков Мухаммеда, который постиг бы всю глубину Корана Всех морей, превращенных в чернила, не хватило бы человеку, чтобы изложить смысл его, и будет врагом аллаха тот, кто вздумает его истины перевести на простой адыгейский язык. Одни эфенди, служители аллаха, изучившие его священные письмена, могут изъяснять законы Корана…»
— Что скажешь, эфенди? — робко спросил старик в чалме.
— Скажи ты, хаджи! Ты знаешь, что мы скажем… — благосклонно уступил первенство эфенди и прибавил, как бы вскользь:
— Что скажешь, кроме того, что велит шариат!
— Может быть, Харун имеет что сказать?
Тощий, сдавленный в груди, встал Харун, опираясь на костыль. Он обежал сидящих опасливым скоком колючих глаз и начал скрипучим, как арба, голосом, с трудом выдавливая слова:
— Сверх того, что вы уже знаете, мне добавить нечего. Свое семейное дело я вручил вам, и ваше слово для меня — закон. Прошу благосклонного участия ко мне собравшихся здесь стариков и хаджи. Прошу помочь мне избежать позора и беспризорного одиночества на старости лет… — Он махнул рукой и закашлялся. Кашлял он так, что, казалось, все нутро его, как старое тряпье, рвалось в клочья. Какой-то ком закупоривал ему горло. Старик выплюнул на пол кроваво-желтый сгусток и сел, тяжело дыша.
— Ну, а ты, Амдехан, что скажешь? Чем провинился твой муж? Был он несправедлив к тебе?.. — обратился старик в чалме к женщине, сощурив блестевшие насмешкой глаза.
— Нет, особенной несправедливости не проявил: муж как муж. Но я не могу и не хочу больше жить с ним. Я вышла за него не по своей воле: меня продали ему, — тихо и деловита отчеканила Амдехан, не поднимая глаз.
— Но если до сих пор жила, почему не можешь жить дальше? — спросил старик в чалме.
— Жила не по своей воле, не могла уйти потому, что он не давал развода. Терпела. Я ему нужна только как унаутка[22]. У него своя жизнь, своя семья. Сыновья его от старой жены уже семейные, значит одиноким он не останется.
Женщина держалась неприступно-холодно.
— А теперь он согласен на развод? — спросил старик в чалме.
— По теперешним законам — этот молодой человек знает (она указала на Биболэта), — если он не захочет дать развода, я могу взять сама.
Слова ее прозвучали смело и необыкновенно твердо. Старик в чалме осекся, смущенно опустил блеснувшие гневом глаза и, чуть помолчав, заговорил притворно-умиротворяющим тоном:
— Е-е-е, красавица моя, не говори так! Здесь нет никого, кто желал бы тебе зла… Вот и твой родственник сидит. Он хоть и молод, — дай аллах ему успеха, — а ума у него больше, чем у старого. Он не чужой, он наш, адыге. Мы, адыге, до сих пор жили заодно, имея свои законы и обычаи и свою совесть друг перед другом. Жили неплохо, не бросали своих обычаев до сих пор и не бросим их, если будет воля аллаха, и в дальнейшем. И тебе мы, собравшиеся здесь старики, советуем соблюдать их. Не всем дается все то, чего они хотят. Ты черкешенка и мусульманка и должна знать стыд — должна мириться с тем, что предначертано тебе аллахом. Надо помнить о загробной жизни: нет человека, который мог бы избежать ее. Сиди на своем месте и не наживай проклятья от людей и аллаха. Вот что находим мы, старики, справедливым сказать тебе! — неожиданно твердо и резко закончил он.
После него эфенди прочел проповедь о страшном суде, о шариате, о соблазнах мира, от которых гибнет человек. Он приводил для убедительности странно-ломкие, пугающие таинственностью, непонятные слова Корана и переводил их на адыгейский язык, как ему вздумается.
