Долина павших - [71]

Гойе надоедает писать картоны для шпалер именно потому, что реальность, которую он вынужден на них изображать, насквозь фальшива в этой своей якобы прозрачной простоте. Он не сдает работу в срок и даже старается любыми способами уклониться от ее выполнения. Представляя эскиз «Праздник в долине Сан-Исидро», насыщенный множеством мельчайших деталей, он прекрасно знает, что при переводе его на большую шпалеру ни за что не удастся выткать точной копии. Разгневанный директор Королевской шпалерной мануфактуры пишет длинную жалобу министру финансов. Рамон Байеу уклонился от выполнения заказов Королевской мануфактуры под тем предлогом, что он писал портреты инфантов. «Гойя, напротив, теперь совершенно не занят, и поведение его странно и неправильно». Он оправдывается тем, что назначение придворным живописцем освобождает его от всех обязательств перед Королевской мануфактурой, потому что жалованье в пятнадцать тысяч реалов якобы не включает оплату картонов для шпалер. А между тем ткачи по вине этих бессовестных художников сидят без работы. Многих пришлось уволить, и они пребывают в нужде.

Высокомерие Гойи возмущает министра, и начинается тяжба. Старший из братьев Байеу, Франсиско, заступается за своего шурина, и, по-видимому, сама герцогиня Осуна не пожалела усилий, чтобы примирить стороны; однако примирение становилось все более трудным, ибо Гойя стоит на своем. В конце концов пришли к своеобразному соглашению о том, что Гойя представит последний картон, «Игра в жмурки», а герцогиня купит его после того, как его выткут на Королевской мануфактуре. Дело улаживается, Гойя смиряется и пишет покаянное письмо Франсиско Байеу: «Сказать по правде, я очень сожалею, что наши отношения испортились, и молю Бога избавить меня от гордыни, которая всегда одолевает в подобных обстоятельствах. Научись я знать меру и не поддаваться порывам, поступки мои отныне и впредь не были бы столь достойны порицания».

«Игра в жмурки», говорит Антонина Вальентен, подобна музыкальной шкатулке, отбивающей куранты умершего века. Хосе Лопес-Рей находит в этом последнем картоне Гойи влияние Антонио Паломино[97]. За полтора века до Оскара Уайльда Антонио Паломино пишет в своем трехтомном труде «Музей живописи», вышедшем в 1715 году: «Подобно тому, как Искусство усердно старается подражать Природе, сама Природа, резвясь и играя в произведениях Искусства, стремится подражать ему». Лопес-Рей приводит замечание Паломино о различном подходе к изображению природы: у одних сюжет подчиняется пейзажу, а у других — пейзаж подчинен сюжету. Все картоны Гойи, а «Игру в жмурки» особенно, решительно следует отнести к этим вторым. В то же время Гойя с замечательной верностью следует советам теоретика в изображении природы. «Необходимо следить, чтобы гармония воздуха, другими словами, освещение облаков, не заглушала сюжета и чтобы горизонт не был кричащим и все находилось бы на уровне перспективы, которая есть или считается перспективой сюжета, фигуры или пейзажа — в зависимости от того, что изображается; то же самое касается и цветовой гармонии земли, гор и деревьев; при этом надо стараться, чтобы все это помогало, а не вредило главному». И, наконец, совпадая с советами, изложенными в эпилоге к «Музею живописи», Гойя покрывает свои картины тонким слоем лака перед тем, как положить последние мазки, чтобы они блестели лучше.

У Гойи всегда на берегу водоема растет акация, и для всех своих картонов он выбирает освещение, характерное для кастильской весны. За водоемом — округлые склоны холма, серовато-сизые, с клочком зелени. Еще дальше, на горизонте, в предвечернем свете синеют горы. По склонам сбегают белесые отсветы, приглушенные дальним расстоянием. Должно быть, это май, как и на картине «Праздник в долине Сан-Исидро», — еще не со всех скал сошел снег. Над облачками, которые по временам ветер срывает с горных склонов, — высокое и ясное небо. На переднем плане — кусок скалы и окаймленный растительностью треугольник травы, наподобие ковра.

На берегу водоема играют «в ложку», или в жмурки, четыре женщины и пятеро мужчин. Это торжество молодости; все они юны, хотя на одном из кавалеров пудреный серый парик. Он же — единственный, на ком долгополый камзол с наплечниками и жилет на пуговицах. Его приятели — в праздничных костюмах махо: короткие штаны в обтяжку с вышивкой, короткие куртки с украшениями и гладкие голубоватые чулки. На ногах у них узконосые туфли с большими серебряными пряжками, а волосы забраны сеткой, украшенной гребнями и бантами. Что касается дам, то две из них, одна справа, другая слева, одеты в белые тюлевые платья, которые вводила в моду герцогиня Осуна, в каком сама она изображена на семейном портрете герцогов Осуна работы Гойи. Третья — в атласном платье, скорее всего дорожного покроя, и в широкополой черной шляпе, украшенной фазаньими перьями. Напротив нее, спиною к нам и лицом к водоему, находится маха, очень молоденькая, судя по ее фигурке и талии, и кажется, что она помещается точно в центре картины, хотя на самом деле несколько смещена влево. Такое обманчивое впечатление создается благодаря ее болеро, красному, как только что пролитая кровь, контрастирующему со сдержанными тонами всей картины.