Долина павших - [65]

В Сан-Себастьяне по случаю наступления нового столетия с некоторым запозданием устраиваются празднества. Бык Угрюмец меряется силой с тигром, о чьей свирепости кричат расклеенные по городу афиши. Однако при первых же наскоках быка тигр пугается как заяц и уклоняется от боя, стараясь не попасть на рога. Угрюмец опрокидывает тигра, поддевает рогами и швыряет о прутья решетки с такой силой, что несколько прутьев прогибаются. Самодеятельные кузнецы тут же выправляют их молотками, однако председательствующий велит отложить состязание, возможно, насытившись зрелищем или предвидя неизбежную беду. Но почтенная публика выходит из себя, топочет ногами, вопит и требует продолжать бой, пока тигр не упадет замертво. Председательствующий уступает и велит шипами, палками и огненными бандерильями заставить тигра принять бой, а тот, задыхаясь и дрожа, в ужасе жмется к прутьям клетки. Бандерильи разъяряют Упрямца, чего горе-стратеги не предвидели, и бык бросается на своего насмерть запуганного противника, разбивает решетку, и оба они оказываются на свободной арене. Зрители, дико вопя и топча друг друга, в ужасе бросаются к выходу. Пока люди давятся в воротах, специальные стрелки-полицейские пытаются пристрелить вырвавшихся из клетки зверей. Неизвестно, кто отдал приказ стрелять, и наверняка этого так никогда и не узнают, но зрители, у которых с собою оказывается оружие, тоже начинают палить со своих мест. Пули отскакивают от цементных ступенек, и ужас, объявший благородную толпу, еще больше возрастает. В результате оказывается один убитый и почти сотня раненых при стрельбе или изувеченных в давке. Что стало с быком и с тигром — история умалчивает.

— Давай уедем отсюда как можно скорее, — снова повторила Марина; она скрестила руки на груди, как будто сдерживая дрожь. — Уедем и никогда больше не вернемся.

Сандро замотал головой и снова пообещал, что уедет, как только сдаст в издательство уже почти законченную книгу. И тогда они поедут в Колорадо и проведут лето с его детьми. Марине будет в удовольствие прожить несколько месяцев с ними. На деле он говорил и не слышал себя, в глубине души надеясь, что и она его не слушает. Он глядел на Марину, стоящую у темного ночного окна, за которым уже замелькали хлопья снега, и вспоминал Пьеро делла Франческу. Один из его спокойно-холодных женских профилей на фресках церкви святого Франциска, в Ареццо, или на диптихе Федериго да Монтефельтро и Батисты Сфорцы в картинной галерее Уффици во Флоренции[89]. Казалось, одна и та же решительная воля начертала их сходный облик, за которым страсти пылали скрытым огнем или ослепительным светом, но их сияние едва угадывалось. Пятьсот лет назад Пьеро любил женщину — внешне почти точную копию Марины, — любил женщину, хотя считается, что искусство его отличает эмоциональная холодность. Он любил ее и одержимо увековечивал почти во всех своих творениях, может быть, потому, что считал ее очень похожей на себя. Потом Сандро подумал о другой картине Пьеро, «Рождение Христа», находящейся в Лондонской Национальной галерее; под репродукцией этой самой картины у себя дома, на софе, они с Мариной любили друг друга, еще до autumn of our discontent, когда начали встречаться в барах за старой муниципальной бойней. Тогда он не заметил сходства Марины с Богоматерью Пьеро, которая возносила молитвы, стоя на коленях в окружении пастушек. Сейчас, отождествляя эту Богоматерь с возлюбленной Пьеро, он не был уверен, что ему одному пришли на память фрески из Ареццо и Флоренции. Возможно, еще один человек увидел их в ином столетии, более близком к флорентийскому художнику, и теперь помог Сандро их припомнить. Сандро не хотелось называть имени этого человека.

В ту ночь они легли спать обнаженными, но, лежа под одеялами и простынями, принадлежащими Р., не прикоснулись друг к другу. Сандро приснился Боевой бык, только что написанный. Стоя на тщательно оструганном мольберте, он отливал еще не высохшей краской. Молодая женщина, которую Сандро во сне узнал, хотя и не припомнил ее имени, говорила, стоя у холста. Она была вся в черном, в платье и кружевах давно минувших времен, словно нарядилась для маскарада. Сандро спросил, не считает ли она его сумасшедшим, и тут же подумал, что, конечно, он потерял рассудок — ибо голоса ее не услышал. Он не понял, что она ответила, слова поглотило все то же безмолвие. Навалившись грудью на стол, стоявший под окном, женщина поискала бумагу, перо, чернильницу и нервно нацарапала несколько фраз мелким разборчивым почерком: «Конечно, сумасшедший. Тронутый. Как ты не боишься дразнить его, вдруг он и впрямь сойдет с картины и подденет тебя рогами, глупый. Под его взглядом я чувствую себя голой до костей. Он смотрит на меня, как на бессмысленную куклу-пелеле». Сандро захохотал и от собственного смеха проснулся.

Высоко стоявшее солнце отсвечивало на беленых стенах комнаты. Марина в брюках и свитере сидела у окна мастерской. Она не двигалась, как будто сидела так с ночи в ожидании, пока снег покроет землю и просветлятся небеса. По телевизору из актового зала клиники «Ла-Пас» министр информации и туризма читал последний медицинский бюллетень о состоянии здоровья Франко: