Долина павших - [67]

Темно-рыжий бык с торчащими в стороны рогами, которого Гойя написал, едва оправившись от болезни, похоже, превращается в карательный отряд на картине «Расстрел»; и другой темно-рыжий бык с такими же рогами убивает Пепе-Ильо в присутствии Гойи на корриде 11 мая 1801 года. Под тем же знаком Быка, хотя и в другом столетии, черный как ночь бык поддевает на рога и смертельно ранит 15 мая 1920 года матадора Хоселито, точь-в-точь как это случилось на последней корриде Пепе-Ильо. Быка из 1801 года звали Бородач, а из 1920 — Байладор (Танцор), и оба они были выпущены во второй половине дня пятыми по счету. Еще один бык, тоже выпущенный пятым, убивает матадора Гранеро 7 мая, два года спустя. Это робкий, как и Бородач, бык, и с теми же недостатками зрения, что и у Танцора. Он поддевает рогами Гранеро у самого барьера точно так же, как Бородач — Пепе-Ильо, и тоже за ногу, а потом, как и Бородач, швыряет тореро на землю и рогами раскраивает ему череп. И снова пятым выходит на арену бык Барабанщик, поднявший на рога матадора Варелито 21 апреля 1922 года. И тот умрет от ран 13 мая. Все четыре тореро были подняты на рога в минуту, когда им предстояло убить быка.

Снег падал и не таял, золотясь меж деревьев. 2 мая 1808 года под тем же самым знаком зодиака на Пуэрта-дель-Соль, нулевом километре Испании, начиналась новая история бессмысленных метаний народа, который будет совершать дикие скачки, пытаясь найти себя, но так и не найдет. Ему припомнился канун рождества — того года он вообще не хотел помнить, — когда машину, в которой Сандро вез жену (свою вторую жену) и двоих детей, занесло на обледеневшем шоссе Бульдер — Денвер и она кувырком полетела с откоса, заиндевевшего — как роща, которую он видел сейчас за окном. Его жену (его вторую жену) доставили в больницу Бульдера практически мертвой. Врачи предприняли самые дерзкие попытки, чтобы воскресить ее, должно быть, руководствуясь той логикой отчаяния, которая невозможное делает возможным. Через час их усилия увенчались успехом, а через две недели они поставили ее на ноги, и она вернулась домой, где Сандро терзался виною, что сам он вышел из аварии целым и невредимым.

Его жена (вторая жена) была женщиной рационально мыслящей и исповедовала агностицизм. Однако она не утаила того, что пережила, находясь при смерти, как почувствовала себя вдруг как бы лишенной сущностной оболочки, превратилась в некое спокойное сознание и пустилась в путь, но не через время и пространство, а сквозь ослепительный покой и свет. Не путешествие оборвалось резко — пронзила физическая боль в собственном, лежащем на больничной койке теле. Она была в полном сознании и страдала, поскольку тяжелая болезнь отъединяет человека от мира и обостряет восприятие. Она помнила все: свое имя, адрес и даже, что успела крикнуть перед тем, как машина перевернулась. Сандро подумал тогда, что, видно, существует какой-то специальный ад, предназначенный для одних испанцев как для народа, ответственного за то медленное самоубийство, которое он совершает на протяжении веков, и в этом аду каждый испанец в одно прекрасное утро просыпается посреди пустой арены для боя быков, которая для него отныне становится вечностью. И там, хотя его самого звали Сандро Васари — потомок Джорджо Вазари и трех поколений итальянских эмигрантов, — когда-нибудь окажется и он, на веки вечные узник этой арены и расходящихся концентрическими кругами рядов амфитеатра — прямо напротив загона для быков, с нелепыми и бесполезными часами в руках (как и часы на длинной серебряной цепочке в руках у Пепе-Ильо), под тем же самым безжалостным солнцем, что палило 2 мая 1808 года.

— Утром, пока ты спал, звонил Р. из Соединенных Штатов, — вдруг прошептала Марина, возвращая его в другую реальность. — Никак не хотел, чтобы я тебя будила. Наверное, чтобы спросить у меня, как продвигается книга о Гойе. Я ответила, что ты работаешь не отрываясь и что, по твоим словам, она почти готова.

— Более-менее так оно и есть.

— Кажется, он поверил. — Она на мгновение заколебалась и добавила — Р. — в Бульдере, в штате Колорадо, и звонил из дома твоей жены, твоей второй жены, он сам сказал.

— Он волен поступать, как ему угодно, — сухо перебил ее Сандро. — И может звонить мне из моей другой жизни, если ему нравится.

Она его не слушала. Отражаясь от заледеневшего снега, солнечные лучи высветили ее профиль, возвращая ей сходство с образами, запечатленными Пьеро делла Франческой. Глядя на свои сложенные на коленях руки и не поднимая головы, Марина спросила:

— Сандро, тебе не кажется, что я схожу с ума? Скажи правду.

— Наверное, раз ты пришла ко мне через столько лет и остаешься со мною. Наверное, сумасшедшая, если только мы на самом деле те, за кого себя принимаем.

Он положил руку на плечо Марине и глядел на собственную руку так, словно это была чужая рука, а солнце высинило вены, тянувшиеся от запястья к пальцам, и сверкало на стекле часов. Было ровно десять утра.

— Я прекрасно знаю, кто ты; но себя я с каждым днем знаю все меньше и меньше, — продолжала Марина. — Вот если мы уедем отсюда, тогда я, может быть, смогу найти себя.