Долина павших - [51]

(«Сном заснул он бесконечным. / Мхи зеленые и травы / раздвигают, словно пальцы,/ черепа цветок кровавый. По лугам, холмам зеленым / льется кровь его, как песня, / льется по рогам склоненным / и душою не воскреснет, тысячью копыт топочет, / разливается все шире…»[77] Его убили на рассвете 20 августа 1936 года, вместе с двумя бандерильеро, хромым учителем и учительским сыном. Преступление свершилось на дороге из Виснара в Фуэнте-Гранде, Айнадамар, что по-арабски означает Источник Слез. Хосе Луис Вила-Сан-Хуан приводит авторитетное заключение коменданта войск вооруженного вмешательства и гражданского губернатора Гранады того периода Хосе Вальдеса Гусмана: «Все учителя — красные». У учителя Паулинаса не было одной ноги. Его арестовал полицейский, с которым они были в плохих отношениях. Сын учителя попытался протестовать, и его арестовали тоже. Ни отец, ни сын не догадывались, что через несколько дней их убьют вместе с Федерико Гарсией Лоркой. Никто наверняка не знает, где их останки — под оливами или в ущелье, превратившемся в кладбище многих сотен жертв. Старый могильщик рассказывает, что узнал труп одноногого учителя и очень хорошо запомнил труп Лорки — по шарфу, который тот всегда носил. Много лет спустя он рассказывал Яну Гибсону: «Такой, знаете, какие носят художники». Регистрационная запись о смерти поэта приписывает его кончину «ранам, являющимся следствием войны как таковой». Лучшего названия, более рокового эвфемизма для одного из тех преступлений, которые Гойя показывает в своих «Бедствиях войны», не сыскать.)

Хью Томас пишет, что гойевский человек в растерзанной рубахе, безымянный мученик, который словно вот-вот вонзит невидимые бандерильи в минотавра, должен сию минуту умереть. Ничто и никто не может его спасти. Мгновение — и ружейный залп низринет его в вечность, как мог бы низринуть его резкий удар рогом атакующего быка.

Однако же залп задержался более чем на полтора века. Более ста шестидесяти лет этот человек, стоя на коленях со вскинутыми кверху раскрытыми ладонями, бросает вызов. Его момент истины почти на пороге ада навеки затянулся в самую долгую из предсмертных агоний. В 1939 году этот приговоренный к смерти — вместе с мертвыми, их убийцами и ночью, которая окутывает их всех, — чуть было не исчезли с лица земли, когда новая война готова была пожрать картину Гойи. Полотно эвакуировали вместе со всем музеем из подвергавшегося бомбардировкам Мадрида; и сначала «Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года» перевезли в Валенсию, в музей Лас-Торрес-де-лос-Серранос. Оттуда его переправили в Каталонию, а затем, вместе с другими картинами музея Прадо, оно отступило с войсками республиканской армии во Францию, а потом — в Женеву. Через город Матаро, под бомбежкой, картину везли в открытом грузовике. Вывороченная снарядом железная решетка от балкона разодрала правый угол картины. В Кастильо-де-Перелада и в так называемом Музее стекла, где собрана коллекция стекла Матеу, полотно восстановили, подшив к нему с изнанки рубашку, принадлежавшую бабушке смотрителя музея.

В рассказе Борхеса «Тайное чудо» еврей-эрудит приговорен в Праге нацистами к смерти. Накануне казни его одолевает страх умереть от пули. Смерть на виселице или на плахе не так бы страшила его; обстоятельства казни ужасают его больше, чем сама неотвратимая смерть. Герой молит бога, если только он существует, а не является ошибкой или повторением божественной природы, чтобы тот дал ему закончить недописанную драму «Враги». Он умоляет отпустить ему на это всего один год. Стоя под ружейными дулами, он слышит команду приготовиться и видит, как взметнулась рука офицера (у Борхеса несколько оперное представление о гитлеровских казнях, которые, как правило, осуществлялись безо всяких церемоний), затем — команду «огонь» и видит, что рука офицера, словно подрубленная, повисает в воздухе.

(Недавно ночью, когда Марина уже спала, а северный ветер завывал так, словно хотел вырвать душу с корнем, я в библиотеке у Р. еще раз перечитал рассказ Борхеса. До этого момента все в общем было, как мне помнилось. Но, дойдя до описания таинственного чуда, когда расстрел вместе со всей землею остановился во времени, я вздрогнул от изумления, прочтя фразу; «Ветер остановился — застыл как на картине». Только гораздо позже, когда другой ветер, стучавший в стены и окна дома, тоже унялся, я заметил, что Р. подчеркнул эту фразу красным карандашом, специально для меня. Несомненно, задолго до того, как я сумел об этом догадаться, он обратил внимание на скрытые корни «Тайного чуда»: понял, какую картину слепой[78] писатель, должно быть, взял за основу для своей притчи.

Время останавливается, и приговоренный заканчивает драму. А потом ружейный залп стирает его с лица земли. В романе «Сто лет одиночества», где полковник Аурелиано Буэндиа, стоя под другими дулами, вспоминает свою жизнь и историю рая, сотворенного и потерянного его соплеменниками, Габриэль Гарсиа Маркес отталкивается от Борхеса и от «Тайного чуда», хотя полковника Буэндиа потом не казнят. Эти литературные версии вторичны. Их не было бы, если бы Гойя не написал «Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года». В отличие от «Менин» Веласкеса, где художнику удалось только поймать мимолетный миг, Гойя останавливает время, когда его человек в растерзанной рубахе под ружейными дулами вскидывает руки кверху. Точно так птица доисторических времен, схваченная древней смолою, навеки застывает в полете.