Долина павших - [50]

Миф о Минотавре почти так же древен, как и миф о Сатурне. По мифологии греков, у чудовища, сына быка и царицы Крита, туловище человечье, а голова — бычья. Овидий называет его semivobemque virum, semivirumque vobem[73], Данте считает его быком с человечьей головой. В седьмом круге ада, где мучаются вершившие насилие, поэт встречает зверя, замаскированного под человека: «en su la punta della rotta laca/l’infamia di Creti era distesa/ che fu concetta nella falsa vaca»[74]. Борхес считает, что эта легенда восходит к другим, более древним и ужасным, но таинственным образом забытым. На самом же деле все, должно быть, наоборот, ибо миф об этом чудовище — предвестье еще более страшных дел.

Карательный отряд на картине Гойи — безлик и почти бесформен. Мы видим его со спины в свете фонаря, и невозможно понять, сколько в нем солдат. Он предстает почти совершенно обесчеловеченным — просто теснящимся рядом шинелей, вещевых мешков, кожаной амуниции. Щетинящиеся штыками ружья выступают прямо из-под темных киверов, так что кажется, будто это стадо взъярившихся быков пропарывает рогами воздух. Это войско, горбящееся вещевыми мешками, наводит на мысль о толпящемся стаде быков с поклажей. И только руки да обутые ноги — человечьи, а тела и головы дыбятся, словно хребты и рога боевых быков. Стадо разъяренных минотавров сорвалось с места, чтобы во мраке ночи вершить расправу.

(«Грустным языком оближет/ мира старого корова/ на песке арены лужу/ пролитой горячей крови./ Дикие быки Гисандо —/полусмерть и полукамень —/ промычат с тоски, что надо/ землю попирать веками»[75]. 11 марта 1937 года Луис Уртадо или Урбано Альварес, который одно время хвастался старинной дружбой с Федерико Гарсией Лоркой, а также тем, что «проливал кровь в жарких сражениях», пишет в фалангисгской газете «Унидад», выходившей в Сан-Себастьяне: «Тело твое рухнуло навеки, исчезла из мира твоя улыбка, и земля вздрогнула, почувствовав по предсмертной агонии твоих рук, что грядет твой дух. И все же я не могу смириться и поверить, что ты умер; ты не можешь умереть. Фаланга ждет тебя; твое пришествие подобно библейскому: Товарищ, твоя вера спасла тебя. Только ты, и никто иной, можешь слить воедино поэтическую и религиозную доктрину Фаланги, для истолкования ее цели и чаяний. У Имперской Испании убили ее лучшего поэта. Испанская Фаланга вскидывает руку и отдает почести твоей памяти, провозглашая во все стороны: ты всегда с нами! Тело твое стало молчанием, молчанием и тенью: но ты — живее всех живых, ты во всем, что живет, бьется и поет вокруг нас. Ты — апостол света и радостного смеха. Андалусия и Греция помнят тебя. Испания, вперед и выше!»)

«Видели, — пишет Моратин, — как один человек, сидя на стуле или на столе и с закованными в кандалы ногами, всаживал бандерильи в быка, а потом и убил его». Мартинчо, или Мартин де Баркаистеги, родом из Ойарсуна, четырежды увековеченный Гойей в его «Тавромахии», вонзал бандерильи способом Мельчора Кальдерона, другими словами, вонзив, загонял их глубже ударом ладони или кулака, и, бывало, делал это, стоя на коленях. На коленях умирают и люди на картине «Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года». В глазах палачей — солдат из Резервного легиона, тоже выходцев из низших слоев общества, — эти погонщики скота, нищие, не имеющие работы каменотесы и поденщики — люди еще более униженные, чем они сами, и перед тем как расстрелять, их стараются унизить еще больше. Эта бойня под открытым небом даже внешне не походит на казни, которые в наши дни совершаются в христианских и цивилизованных странах. Еще не берут пленных и не добивают милосердно смертельно раненных. Приговоренных расстреливают толпами и оставляют захлебываться в собственной крови, а удержавшихся на ногах теснят штыками и расстреливают новым залпом в упор. И только время преступления, согласно меткому замечанию Хью Томаса, — уже как при настоящих казнях. Другими словами, время перед рассветом, в час минотавра.

На одной из лекций, прочитанных в 1926 году, дон Вентура Бануэс рассказывает о другой гравюре из цикла «Тавромахия», где тот же самый Мартинчо вонзает бандерильи приемом al quiebro[76]. По словам критика, этот бандерильеро пользуется древним способом, носящим название topa-carnero, который довольно давно вышел из употребления. Первоначальный и требующий отваги вариант этого приема состоит в том, что тореро остается недвижимым до самого последнего мига, пока бык не оказывается около него, и только тогда совершает молниеносное движение в сторону. Известно, что Мартинчо вонзал бандерильи именно так, к тому же стоя на коленях, и ни разу не был задет рогами. Стоя на коленях перед минотавром, перед чудовищем в человечьем обличье со многими головами в киверах и с ружьями в руках, торчащими словно бычьи рога, гойевский человек в растерзанной рубахе вскинул вверх руки и раскрыл ладони, словно собираясь вонзить невидимые бандерильи. В безрассудном отчаянии этот мученик, судя по всему человек, обладающий разумом, умирая, возможно, и прославляет инквизицию, но не желает сдаваться этому выродку — полубыку и получеловеку, последнему и самому нелепому чудовищу, порожденному спящим разумом. Таким образом, «Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года» — огромная коррида, которую изобразил Гойя в ознаменование возвращения самого нежеланного из королей — Фернандо VII. Нарисованный в 1793 году бык с обагренным кровью рогом и струящимся по загривку плащом цвета лососины превратился в этот отряд палачей. Если бы человек в растерзанной рубахе, которого собираются казнить или убивать — допустим, что эти слова не синонимы, — не вскинул раскрытые в ночь ладони кверху («Пред последней бандерильей тьмы…»), а вытянул руки вперед, он коснулся бы целящихся в него штыков, как и мы могли дотронуться до рогов того боевого быка.