Долина павших - [49]

Глаза минотавра в пикассовских эскизах к «Гернике» — это глаза самого Пикассо. Они — да, кстати сказать, и глаза гойевского быка — ни чрезмерно велики и не слишком темны, как утверждает Брассаи. Они кажутся огромными от того, что глаза необыкновенно широко раскрыты, распахнуты шире радужной оболочки, так что блики мерцают и отсвечивают на склере. («Крик детей, крик женщин,/ крик птиц, крик цветов,/ крик дерева и камней,/ крик кирпичей, крик мебели,/ постелей, стульев, штор, кастрюлей, кошек, бумаг, крик запахов, которые царапают (…).) В Гранаде убивают Федерико Гарсию Лорку, в Саламанке кричат: „Смерть интеллигенции!“ Enfin la verité sur la mort de Lorca! Un assassinat, certes, mais dont la politique n’a pas été le mobile»[70].

Глаза этого умирающего быка — из глубин самых бездонных. Это глаза Сатурна, которые виделись Гойе в горячечном бреду и которые он четверть века спустя напишет на стене столовой в Доме Глухого. Они такие же огромные и такие же дикие, хотя у животного они налиты кровью, а у чудовища горят зверским голодом. (Марина боялась ослепнуть, увидев эту картину. Несколько дней назад я, пьяный, овладел ею, я выл в голос — звал своих детей. Потом мы уснули, обнявшись. А через некоторое время она разбудила меня, потому что испугалась — так я кричал во сне. Я солгал, сказав, будто не помню, что привиделось мне в кошмаре. Я забыл лица, но не забыл, что говорилось в том сне. Один голос, помнится, походил на мой, он воскликнул: «Вам не обязательно кричать! Я же сказал, что читаю по губам!» И кто-то, не знаю кто, ответил: «Хочу кричать — и буду. Ты пережил жену, нужную тебе только затем, чтобы рожать детей, которых сам убивал сифилисом, но не знаю, как ты переживешь собственное лицемерие и распутство. А впрочем, переживешь, ведь ты, такой трус, сотворен по образу и подобию своего народа».)

И этот боевой бык (что позднее станет Сатурном) вскоре обернется человеком в растерзанной рубахе, которого убивают на картине «Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года». Глаза умирающего быка становятся глазами человека, которого казнят на рассвете. Налитые кровью глаза зверя, только что бесновавшегося и бившего рогами, здесь просветляются и сверкают в отблеске гигантского фонаря. От чудовища — к быку; от быка — к человеку, которого убивают ему подобные. Чудовище — Сатурн, или Время, отец богов и пожиратель собственных детей. Бык заведомо обречен на смерть, его растили и готовили для смертельного боя, на жертву. Человек в растерзанной рубахе — нищий, или погонщик скота, или каменщик. Умирая, он славит несправедливость совершаемого преступления и, как это ни странно, кричит: «Смерть свободе! Да здравствуют цепи!» И может даже, к вящей славе той веры, которую исповедуют его соплеменники, напоследок взвизгивает: «Да здравствует инквизиция!»

(«Он скончался. Что с ним стало? На лицо взгляните:/ словно смерть его натерла бледно-желтой серой,/ голова его темнеет, как у минотавра»[71]. «Эстафета литерариа» от 13 октября 1959 года: «Наконец-то мы можем сказать, что повод для скандала развеян. Двадцать лет смертью Гарсии Лорки пользовались как инструментом в политической игре! Разумеется, это — широко распространенный международный способ, он не уникален и оригинальностью не отличается. И тем не менее без зазрения совести спекулировали на смерти гранадского поэта, сознательно, систематически и подло обманывая людей истинной веры. Все эти собрания общественности, торжественные вечера с чтением его произведений, где постоянно размахивали его именем, именем несчастной жертвы, и лили крокодиловы слезы. Кто этого не помнит?» И далее, следуя той же дорожкой изысканной словесности, столь характерной для нашей страны, страны солнца и лжи, как сказал бы Валье-Инклан, анонимный журналист продолжает: «И наконец французский писатель, Ж. Л. Шенберг, автор самой полной и богато документированной биографии поэта, побывал в Испании несколько раз в период между 1953 и 1959 годом, объездил Андалусию, посетил селения в окрестностях Гранады, поговорил со всеми, с кем счел нужным и необходимым. Он рылся в архивах и выезжал на места. И пришел к следующему выводу: De politique, pas question. La politique, s’était alors la purge qui vous évacuait sans preámbule»[72].)

И если обреченный на смерть бык через двадцать лет превращается в приговоренного к смерти на картине «Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года», то само это полотно становится палимпсестом чудовищнейшей из коррид. Не раз Гойя говорил, что величайшими его учителями были Природа и Веласкес. Ряд острых штыков на картине «Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года» можно рассматривать как горизонтальный вариант веласкесовских пик с полотна «Сдача Бреды». А можно и как многократно повторенную метафору длинных рогов того быка, которого Гойя написал двадцатью годами раньше. Действительно, на картине «Народный праздник боя быков на Пласа Партида», написанной маслом около 1810 года и в настоящее время являющейся собственностью нью-йоркского музея Метрополитен, другой черный бык с рогами, тонкими и параллельно направленными, как и солдатские штыки на картине «Расстрел», нападает на пикадора, сидящего верхом на белой лошади.