До востребования - [16]

— Собирайтесь, Светлана Петровна, — поддержали они Павлова. — У Сергея Митрофаныча дома пироги пекутся. Дым коромыслом.

— Мама, куда мы идем? — спрашивала Лидочка. — В зоопарк?

— Нет. В гости идем. Зоопарк еще не работает. Но скоро откроется: видишь, как тепло. И снег тает, — весело отвечал Павлов, перенося Лиду через лужу.

— Действительно: снег уже тает… — сказала Светлана Петровна и поняла, что самая тяжелая в ее жизни зима навсегда кончилась.

ПОРТРЕТ ЖЕНЫ ХУДОЖНИКА

Сергей Платонович Щукин, художник, немолодой уже мужчина с твердым взглядом зеленых глаз и красивыми седыми волосами, ходил по мастерской и насвистывал марш из «Аиды». Одет он был в блестящие ботинки с острым носом и длинный мягкий халат. За прямыми плечами Сергея Платоновича было 50 прожитых лет. Кроме того, у него были слава, почетные звания и порок сердца. Он любил туго накрахмаленные воротнички, кофе с лимоном и женщин. К жене он давно привык и был с ней очень вежлив.

Лидия Ивановна с незапамятных времен работала по специальности в металлургическом институте. Она была умна, молчалива. С годами она научилась прощать, и это стало чертой ее характера.

Было воскресенье. Лидия Ивановна вышла к завтраку в глухом сером платье с перламутровой брошью под подбородком. Узкие, укороченные рукава высоко открывали ее гонкие кисти с чистыми длинными пальцами без маникюра. Она положила в кофе два тонких ломтика лимона и посмотрела на мужа. Он наклонил голову. За окном шел снег, и в его долгом нерешительном падении было что-то утомительное. Лидия Ивановна подумала, что раньше, как ей казалось, снег падал как-то иначе и был другим, не таким тихим и грустным, как теперь.

Сергей Платонович пошелестел газетами, потом бросил их на подоконник и тоже посмотрел на снег. Он подумал, что, несмотря на погоду, можно, пожалуй, поработать. Лидия Ивановна угадала.

— Будешь писать? — спросила она, продолжая глядеть на снег.

— Да. Натуру.

— Кого же?

— Тебя.

Лидия Ивановна шевельнула бровями. Она была удивлена и обрадована. Пожалуй, больше удивлена. Сергей Платонович и сам был удивлен этим внезапным решением. Оно даже позабавило его. И, как человек жизнерадостный, он сразу пришел в прекрасное расположение духа.

Через полчаса квартира Щукиных стала неузнаваемой. Повсюду — на спинках кресел, на диване, на столах лежали вещи Лидии Ивановны — ее платья, накидки, шали. А Сергей Платонович прохаживался среди всего этого, присматриваясь к оттенкам тканей, делая различные комбинации, нетерпеливой рукой отбрасывал непонравившиеся на диван. Наконец, он остановился на черном домашнем платье. Лидия Ивановна, растерянная и помолодевшая, причесывалась перед овальным зеркалом в прихожей. Сергей Платонович стоял в дверях, наблюдал, — он уже работал.

Лидия Ивановна не позировала, не задумывалась. Просто сидела. Ей доставляло удовольствие просто так сидеть перед ним, быть с ним вдвоем так долго и знать, что все это время он думает о ней. Может быть, не именно о ней, а об освещении, о складках одежды, о повороте головы, но все равно это было приятно. Она плыла в каком-то тягучем, теплом полузабытом ощущении душевной близости с мужем. И была благодарна ему за это ощущение.

Как это случается с людьми талантливыми, по-настоящему одаренными, Сергей Платонович постепенно весь ушел в новую свою работу и забыл о том первоначальном настроении, которое у него было, и о той забавлявшей его вначале мысли о портрете жены.

Писать было легко и странно. Уже в конце второго дня Сергей Платонович вместе с усталостью почувствовал профессиональное удовольствие и с нетерпением подумал о завтрашнем дне. Новое дело захватило его, как это обычно с ним случалось, и он сердился на зиму, с ее ранними сумерками и редкими солнечными часами. Он был уже немолод, этот художник, и коварная северная зима не имела права воровать у него, может быть, уже сосчитанные дин.

Во время работы они переговаривались. Лидия Ивановна безошибочно узнавала моменты напряжения его мысли и минуты ее расслабления. Когда напряжение ослабевало, она рассказывала что-нибудь. Он поддакивал. И снова погружался в свое.

— А помнишь, как мы ехали в Казахстан? — спросила Лидия Ивановна однажды. Он стал вспоминать. Это было в октябре сорок первого. Эшелон тащился пыльным лесом. Потом выжженной степью. Это было очень долго. Стояли на каждом разъезде, пропускали эшелоны с заводами и другие — с красным крестом… Он болел, тяжелый жар. И бледная Лидия Ивановна, запыхавшаяся, с тремя драгоценными порошками сульфидина, выпрошенными, не то выменянными для него. Потом — маленький городок, работавшая по ночам районная газета, в которую он делал карикатуры. Карикатуры были плохие, он не умел этого. Но все работали… Лида — на оборонном заводе. Он помнит ее руки, руки тех лет — с трещинками, с ранками от эмульсий и металла. Он часто рисовал тогда эти руки. Потерялись или есть еще где-то эти обрезки ватмана? Он вспоминал и удивлялся, что чуть всего этого не забыл. И сравнивая руки, добавлял что-то к тем рукам, которые были теперь па холсте.

— А помнишь, когда родился Павлик? Жара, все окна настежь и цветы, много цветов кругом…