Дитя урагана - [3]

Отец часто рассказывал эту историю, с грустью вспоминая ее необъяснимую трагическую развязку.

— Дитя Урагана уезжает, — причитал Н’Гардо. — Я никогда больше ее не увижу.

— Но ведь Катти — девочка, — шутил отец. — А ты о нянчить только мальчиков.

— Дитя Урагана лучше двадцати мальчиков, — отвечал Н’Гардо.

Как он радовался, когда меня впервые сфотографировали у него на руках! Он всегда приходил за мной к матери тщательно вымытый и натертый жиром, в чистой «сулу», но на этот раз, по словам отца, он весь сверкал, как начищенная бронза. Его щетинистые волосы были подстрижены; зеленая тесьма придавала новой «сулу» праздничный вид. И вот мы до сих пор с ним вместе на старой фотографии...

Вскоре после нашего отплытия к отцу пришел человек с печальной вестью — Н’Гардо заболел. Отец отправился навестить его в туземный поселок. Никакой болезни у Н’Гардо не было, если не считать фатальной уверенности, что он умирает.

— Никогда больше не увижу я Дитя Урагана, — только и твердил он.

Пройдет немного времени, уверял отец, как марама и Дитя Урагана вернутся и привезут Н’Гардо нового младенца, быть может, мальчика. Но ничто не могло рассеять мрака, охватившего душу Н’Гардо.

Н’Гардо не дожил до того времени, когда мы с мамой вернулись и привезли с собой маленького Алана. Только тоска по ребенку, с которым его разлучили, и ничего больше, заставила Н’Гардо желать собственной смерти, говорил отец. Отец до тонкости изучил язык, местные обычаи, фольклор и родовые законы фиджийцев; но и его неизменно поражала их способность умирать, когда пропадало желание жить. Отец написал несколько рассказов о силе любви и преданности фиджийцев.

Само собой, я совершенно не помню этого юношу, который любил меня в младенчестве. Но я видела фотографию, на которой мы сняты вместе, а позже часто слышала от отца рассказы про Н’Гардо.

Возможно, именно благодаря Н’Гардо я всегда испытываю симпатию к туземцам. Это, мне кажется, дань благодарности той забытой тени, которая хранила меня когда-то.

Возвращение на Фиджи с младенцем Аланом и со мной, беспокойной девчонкой неполных двух лет от роду, было для матери тяжким испытанием.

Море бушевало, мама страдала от морской болезни. Горничной на судне не было. И если бы капитан не вызвался за мной присматривать, уверяла мама, я непременно свалилась бы за борт. Никакими силами нельзя было заставить меня сидеть в каюте; при первой же возможности я удирала во всю прыть своих еще неокрепших ножек. Не один раз матросы ловили меня на вздымающейся палубе и водворяли обратно в каюту.

Тогда вмешался капитан Макинтош. Ребенку нужен свежий воздух, заявил он. И вот каждое утро он брал девочку на палубу, поднимал над бушующим морем, чтоб дать возможность вдоволь налюбоваться им, после чего оставлял в своей каюте, привязав за ногу к столу, а сам отправлялся на мостик; при этом он находил время регулярно кормить свою подопечную и следил, чтобы она ни в чем не нуждалась.

Капитан Макинтонг был суровый, грубоватый шотландец, который до тех пор не уделял столько внимания ни одному пассажиру. Вспоминая это путешествие, мать говорила, что в жизни не забудет его доброты.

А отец с озорной улыбкой повторял слова одного офицера с корабля капитана Макинтоша:

— Ваша дочка, мистер Причард, просто околдовала старика. Он и судно-то вел так, чтоб ей было удобно.

Отец и мама оба очень опечалились, когда «Ваирарапа» потернела крушение у берегов Новой Зеландии и капитан Макинтош утонул вместе с судном. Отец знал капитана Макинтоша с первых дней своего приезда на Фиджи, еще когда тот водил собственную торговую шхуну от острова к острову среди не отмеченных на карте рифов.

К тому же после свадьбы отец с матерью возвращались на Фиджи на борту «Героя», где капитаном был Макинтош. В номере «Кроникл», посвященном этому событию, есть сообщение о концерте, устроенном на судне. Миссис Причард открыла концерт, «превосходно исполнив «Венгерский марш», а затем спела «Мечту Джесси», хотя и «чувствовала некоторое недомогание». Бедная мама! В море ей всегда доставалось. Каких героических усилий, должно быть, стоило ей это выступление! «Мистер Причард с успехом спел «Доброе рейнское вино», причем «припев был подхвачен всем обществом». Какой-то пассажир исполнил новую комическую песенку, «написанную нашим талантливым другом мистером Причардом».

То, что отец называл моим «первым литературным опытом», родилось, когда он запер меня в своем кабинете за какую-то провинность. Считая, что преступница уже раскаялась должным образом, он отпер дверь и обнаружил, что девочка не скучает. Она опрокинула чернильницу и, усевшись на письменном столе, деловито размазывала чернила по лежавшим там бумагам.

— Уходи, Том, — строго сказала она, подражая тону, каким отец часто обращался к ней. — Видишь, я работаю.

— Едва ли ты помнишь Фиджи, — сказал отец однажды, когда мне было лет пятнадцать.

— Конечно, — согласилась я. — Но помню такую картину: веранда с белыми перилами, вокруг нее розовые цветы и вдалеке — синее море. Мы с Аланом играем на веранде, а в доме кричит ребенок.

— Да ведь именно так все и было, — сказал отец. — В тот день родился Найджел; вокруг бунгало цвели олеандры. Вы с Аланом играли на веранде. Я был с вами, когда раздался крик ребенка. Ты просияла и радостно воскликнула на языке фиджи: «Мой малыш!» А мы-то думали, ты и не подозреваешь, что должен появиться ребенок.