Дитя урагана - [4]

Отца удивило, что мне запомнилось даже это немногое о жизни на Фиджи.

2

Свой старый матросский сундучок камфарного дерева с медными уголками и замком отец бережно хранил как реликвию в память первых лет, прожитых на Фиджи. Мы с братьями готовы были без конца слушать его рассказы о том, как его шхуна потерпела крушение и отец проплыл целых три мили в открытом море, толкая перед собой этот сундучок. В сундучке хранились важные документы, от одного из них зависело оправдание человека, приговоренного к смерти. Документы надо было спасти любой ценой.

Отплыв немного от места крушения, отец увидел своего фокстерьера, последовавшего за ним. Отец посадил собаку на сундук, зная, что сил ее хватит ненадолго. Сундук хорошо держался на воде, и отец мог время от времени отдыхать, плывя по течению. Океанская зыбь вынесла отца к скале, с которой ему удалось подать сигнал туземцам, жившим в дальнем конце лагуны. Они спустили на воду каноэ и доставили отца вместе с собакой и сундучком на берег.

Мы слушали рассказ отца, затаив дыхание; нам представлялось бушующее море, огромные тихоокеанские валы, а среди них — беззащитный человек, белая собака и сундучок, который спас жизнь обоим. Волны захлестывали их, но они плыли вперед, напрягая все силы, хотя надежды на спасение почти не было.

Отец знал: где-то там, далеко впереди, есть скала. И мы ликовали вместе с ним, когда он рассказывал, как нащупал ногами острый выступ кораллового рифа, встал на него и помахал туземцам прибрежной деревушки.

До гибели шхуны отец некоторое время был торговым агентом фирмы Броджиак в Левуке и доставлял товары на острова. Из альбома, где собраны вырезки его газетных статей, рассказов, стихов и пьес, из старых дневников и фотографий мне удалось почерпнуть кое-какие сведения о тех днях.

Поскольку в 1882 году он говорил о своем «почти пятнадцатилетнем пребывании на Фиджи», я, призвав на помощь все свои математические способности, пришла к выводу, что, очевидно, Томас Причард приехал на эти острова в 1868 году.

Первые страницы дневника — потрепанной тетради в матерчатом переплете с металлическими застежками — заполняют слова и выражения на языке фиджи; записи сделаны округлым, почти ученическим почерком. Пролетели годы, и в тетради появились новые строчки. Почерк за это время изменился, стал тверже, размашистее, приобрел характерную отцовскую плавность.

Следующие записи короче и касаются в основном торговых дел, доставки писем и товаров в Левуку и обратно. Одна из первых записей помечена январем 1876 года:

«В Левуке до 14-го, затем вместе с «армией» возвращаюсь в Мото Ко Були. Б. договорился, что будем платить по старым расценкам до 12-го. В среду 12-го вводится новый тариф.

22-е. Погрузил и отправил в Левуку 50 мешков зерна.

31-е. Построил загон в Сели-Сели.

1 февр. Пытался согнать лошадей за ограду. Не удалось.

2 февр. Согнал и отобрал лошадей.

10 февр. Написал Эди, Фредди, Мартину. Отправил юношей в Буа.

9 апреля. Ездил с двумя молодыми ребятами ставить вехи на дороге к На-Сара-Вага. Рука у меня на перевязи. Челноки старые, прогнили насквозь. Залило. Пустили каноэ по течению. Адская работа. Ружье, порох, спички — все намокло; потерял нож. Ругался.

13 апреля. Катер отвалил рано утром, к 5.30 вышли из устья реки и поплыли вдоль берега. Дал 4 сулу ребятам, помогавшим грузить зерно. Писал.

26 апреля. Юноши из племени Ра отказались идти за оставшимся товаром. Послал юношей Апиа и двоих мужчин Ра. Мужчины Ра тоже отказываются привести корову. В таком случае — никаких сулу.

27 апреля. Ребята вернулись, доставили 96 мешков и прочее. Остальные мешки в На Ви. Выдал Бени и Тавиуни по сулу.

28 апреля. Дал мужчинам Апиа по сулу каждому».

Из старого матросского сундучка на свет извлекались всякого рода сокровища, словно хранившие еще тепло тропического солнца и запах кокосовых циновок: тапа — белая ткань, которую туземные женщины изготовляли из древесной коры, а затем сепией наносили на нее угловатые узоры; переливающиеся перламутром раковины и ожерелья из мелких ракушек, желтых, похожих на зерна маиса; веточки розового коралла, кусочек серой амбры, черепаховый крестик с жемчужиной посередине, нож племени Тукалау, украшенный акульими зубами.

И о каждой вещице отец мог рассказать целую историю: как женщины выделывают тапу, распевая в такт своим ритмическим ударам по размягченной древесной коре; о кусочке серой амбры, которую дочь туземного вождя дала отцу для его дочурки.

Там же, в сундучке, лежал и полый кусок бамбука, а в нем — бумага, удостоверявшая офицерский чин отца в «армии», принимавшей участие в межплеменной войне. Под этим документом, написанным по-английски на плотной голубой бумаге, стояла подпись Какобау (в более позднем произношении и написании — Сакомбау), которого отец называл «старым негодяем». Отец всегда с некоторым стыдом говорил о своей причастности к этой «армии», и в его дневнике она неизменно упоминается только в кавычках; видимо, даже тогда он в глубине души относился к ней иронически.

Я часто слышала от отца о несправедливости, которая была совершена по отношению к туземным племенам и вождям, когда Какобау отдал их земли под власть британской короны. Эти земли без права отчуждения были навсегда закреплены за ним по местной системе землевладения, а Какобау продал и земли и права, доверенные ему его народом. Он, можно сказать, продал их первородство, и, чтобы поднять его авторитет и придать сделке видимую законность, его провозгласили королем Фиджи и прилегающих островов. А когда вожди племен помельче восстали, для защиты Какобау была сколочена армия, офицерский состав которой набирали из числа плантаторов, чиновников, торговцев жемчугом и всяких белых авантюристов.