Дежавю. Антология - [5]

24 ноября в Самаре от сердечного приступа, в возрасте 63 лет, скончался замечательный русский поэт и прозаик, член Союза писателей России, лауреат им. Николая Островского, Михаил Анищенко. Его имя ставят в одном ряду с именами Сергея Есенина, Николая Рубцова, Юрия Кузнецова… Последний был его «крестным отцом» в литературе. Михаил Анищенко был известен не только своими стихами, собранными в сборники «Оберег», «Поющая половица» и другие, но и как автор романов и биографического исследования о жизни Вильяма Шекспира «Открылась бездна звезд полна». Михаил Всеволодович Анищенко родился в 1950 году в Куйбышеве. Работал фрезеровщиком, слесарем, сантехником, сторожем, журналистом. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького. Первая книга стихов «Что за горами» вышла в 1979 году. Затем появились «Не ровен час» (1989), «Ласточкино поле» (1990), «Оберег» (2008) и др. Лауреат Всесоюзной премии им. Николая Островского (1980), премия журнала «НС» (2000), по данным «Биографии. ру». По мнению председателя правления Самарского областного отделения Союза писателей России Александра Громова, уход Михаила Анищенко из жизни — большая потеря для русской литературы, «масштаб которой мы еще не осознали».

Я воду ношу

Я воду ношу, раздвигая сугробы.

Мне воду носить все трудней и трудней.

Но, как бы ни стало и ни было что бы,

Я буду носить ее милой моей.

Река холоднее небесного одра.

Я прорубь рублю от зари до зари.

Бери, моя радость, хрустальные ведра,

Хрусти леденцами, стирай и вари.

Уйду от сугроба, дойду до сугроба,

Три раза позволю себе покурить.

Я воду ношу — до порога, до гроба,

А дальше не знаю, кто будет носить.

А дальше — вот в том-то и смертная мука,

Увижу ли, как ты одна в январе,

Стоишь над рекой, как любовь и разлука,

Забыв, что вода замерзает в ведре…

Но это еще не теперь, и дорога

Протоптана мною в снегу и во мгле…

И смотрит Господь удивленно и строго

И знает, зачем я живу на Земле.

Офелия

С красными рыбами, с феями,

Через кувшинки и лед

Грустно и тихо Офелия

В облаке белом плывет.

Давних времен отторжение

Тает в глубинах Реки;

В небе ее отражение

Ласточек кормит с руки.

Боль повторяется заново,

Светится куст белены…

Все, от Рембо до Иванова,

Были в нее влюблены.

Так и стоят под рябиною,

В воду макают перо…

Будто бы над Коломбиною

Блоковский плачет Пьеро.

Вот она — чистая, верная…

А в глубину — посмотри! —

Это ведь кукла фанерная,

С клюквенным соком внутри.

Вот она снова — за плавнями…

Что ты заплакал, поэт?

Люди живые не плавают

В реках по тысяче лет.

Пусть уплывает из памяти,

Русая девочка — Во! —

Не увидавшая в Гамлете,

Кроме себя, — ничего!

«Не напрасно дорога по свету металась…»

Не напрасно дорога по свету металась,

Неразгаданной тайною душу маня…

Ни врагов, ни друзей на земле не осталось…

Ничего! никого! — кто бы вспомнил меня!

Я пытался хвататься за тень и за отзвук,

Я прошел этот мир от креста до гурта…

В беспросветных людей я входил, словно воздух,

И назад вырывался, как пар изо рта.

Переполненный зал… Приближенье развязки…

Запах клея, бумаги и хохот гвоздей…

Никого на земле! Только слепки и маски,

Только точные копии с мертвых людей.

Только горькая суть рокового подлога

И безумная вера — от мира сего.

Подменили мне Русь, подменили мне Бога,

Подменили мне мать и меня самого.

Никого на земле… Лишь одни квартирьеры…

Только чуткая дрожь бесконечных сетей…

И глядят на меня из огня староверы,

Прижимая к груди нерожденных детей.

Бегство

Пробираюсь к ночному Бресту,

            по болотам в былое бреду,

Потерял я свою невесту в девятьсот роковом году.

Я меняю лицо и походку, давний воздух вдыхаю вольно.

Вижу речку и старую лодку, вижу дом на окраине. Но…

Полыхнуло огнем по детству, полетел с головы картуз.

Я убит при попытке к бегству… Из России —

            в Советский Союз.

Токаревой Анне

Деревня. Холод, Вурдалаки. И взгляд соседа,

как супонь.

Слеза отравленной собаки тебе упала на ладонь.

Текла слюна. Кричали травы, мычал на небе Козерог…

Как умирают от отравы, не дай-то вам увидеть Бог!

Похоронили, худо ль, бедно — за огородом, на холме…

Ушли соседи незаметно, как тени двигаясь во тьме.

Потом на чуровом затоне был шум осеннего дождя;

И ночь, и ранка на ладони, была сквозной, как от гвоздя.

Пророк

Я услышал историю эту, и украсил стихами засим.

«Повстречался в пустыне поэту

            окрыленный собой Серафим.

Поднял он над поэтом денницу, разливая то уксус,

            то мед,

Говорил про змею и орлицу, и про ангелов горний полет.

Говорил о неведомой тайне, а потом, до скончания лет,

Растворился в осеннем тумане…

            И подумал печально поэт:

„Не сказал он про смертные свечки,

            про мученья последнего дня,

Хоть и бродит сейчас возле речки,

            где когда-то застрелят меня“»

Песочные часы

Враждебны ангелы и черти.

            Не помнит устье про исток.

Из колбы жизни в колбу смерти перетекает мой песок.

Любовь и ненависть, и слезы,

            мои объятья, чувства, речь,

Моя жара, мои морозы — перетекают. Не сберечь.

Сижу на пошлой вечеринке, но вижу я, обречено,

Как больно, в этой вот песчинке,

            мой август падает на дно!

Часы не ведают страданья, и каждый день,

            в любую ночь —