Дети Розы - [47]

— Господи, видно, вы меня считаете чудовищем.

— Нет, нет, не чудовищем.

— Значит, идиотом?

Алекс был раздражен. Садясь в машину, он с силой захлопнул дверцу. И на мгновение ощутил совершенно неразумную, постыдную неприязнь к Ляльке. Вот черт, неужели он так скверно к ней относился? Ну да, они ссорились, но разве он когда-нибудь был к ней жесток? Что она наплела Кейти?

Кейти меж тем сидела рядом с ним на заднем сиденье, прикрыв его руку своей.

— Люди очень эгоистично реагируют на болезнь. Я, во всяком случае. Болезнь меня пугает. Я просто пытаюсь вас предупредить.

— Извините, — отрезал Алекс, не давая увести себя в сторону. — Сейчас вы решительно перестроились. Ведь вы имели в виду совсем другое. Впрочем, не важно. Скажите, она может говорить?

— Да.

— Неразборчиво?

— Понять, что она говорит, можно. Дело не в словах, а в мыслях. Она не может сосредоточиться. Такое впечатление, что у нее бред, хотя температуры нет. Ох, Алекс, я виню себя, правда-правда. Она не так уж хотела ехать, а мне было любопытно. Ведь ее семья владела одним из замечательных домов в нескольких кварталах от Рыночной площади. Этот дом и сейчас там стоит. Тадеуш водил нас туда. Он снимает фильмы.

— Я знаю, кто он, — сказал Алекс угрюмо. — Я видел «Леса». Хороший фильм. Старуха идет по болоту, березы… Так что? Что было, когда вы туда вошли?

— Красивый дом. Высокие потолки, желтый деревянный пол. В каждой комнате живет целая семья.

— Ну и что? Почему это так ее расстроило? Ведь ее семья успела уехать, разве нет?

— Я плохо объяснила. Это началось раньше. У Тадеуша была репетиция, и кто-то из польских литераторов взялся поводить нас по городу. И вот он, ни о чем не подозревая, показал на этот дом и сказал: «Когда-то это был жидовский дом». Жидовский дом! Это было ужасно.

— Да ради Бога, Кейти, — сказал Алекс, — о чем вы? По-польски — это не ругательство. Не отклоняйтесь от темы. Что было дальше?

— Я провела в больнице все утро. Просто сидела. И слушала. Пыталась понять. Может быть, не все поняла правильно. Алекс, мне можете говорить, что хотите, но с ней так не говорите. Обещаете?

Алекс опустил стекло, смотрел на город.

— Вы никогда ее не понимали. Не знали, что ей нужно. Как она напугана. Как вам доверяет. А теперь она все время говорит о вас. Только о вас. Клянусь, будь это не так, я бы не рискнула вас вызвать.

— Стало быть, вы меня не одобряете? — в голосе Мендеса звучала ирония. — А есть ли мужчина, который заслуживает вашего одобрения? За исключением тех, кто вам полезен.

— Понимаю. Вы хотите сказать, что никогда не простите мне той давней истории. Что случилась лет сто тому назад.

— Вовсе нет, Кейти. Я имею в виду нечто более общее. Я всегда знал, что для вас мужчины не более чем предметы. И важно для вас одно: полезен вам этот предмет или нет.

— А вот и нет, — с жаром возразила Кейти. — Нет и нет. На самом деле я безнадежный романтик, и в этом моя беда. Ваши слова — всего лишь дурная шутка.

— Похоже, вы в это верите. Или, по крайней мере, так говорите.

— Послушайте, мне наплевать на то, что вы обо мне думаете. Но мне небезразлично, как вы относитесь к Ляльке.

— Вряд ли я проделал этот путь, чтобы ее мучить.

— Разве вы когда-нибудь хотели ее мучить?

— Разумеется, нет.

— Тем не менее так и было, — Кейти повысила голос. — Вы что, не знали?

Алекс сдержался.

— Хорошо, хорошо, — сказал он, преодолевая неловкость, — мне кажется, я понимаю, о чем вы. Просто не становитесь между нами, не следите за нами. Это все, о чем я прошу. Между нами есть связь, — сказал он веско, — ее не может не быть. Мы столько лет прожили вместе. Не оскорбляйте меня, Кейти. Я ее не обижу.

— Мне говорили, что вы живете во Франции, — сказал Тадеуш. Он был за рулем.

— Для бездомного космополита, — поддразнил его Алекс, — место ничем не хуже любого другого.

— Алекс, — сказала Кейти, — разве вы не знаете, что у поляков крепкая связь с Парижем? Я имею в виду не только Шопена и всякое такое. Они действительно считают себя последним форпостом европейской культуры, противостоящим нашествию азиатских орд.

— Ну да, но если отправиться дальше на восток, в Санкт-Петербург, — ответил Алекс, — то там придерживаются той же точки зрения. Возможно, она и справедлива. Варвары всегда где-то дальше. К востоку.

— Однако вы не смогли бы жить при социализме? — спросил Тадеуш.

— В Польше? Где социализм извращен? Почему бы нет? Пока меня отсюда не погонят. — Алекс усмехнулся: — Но вышвырнуть вас могут, откуда угодно. И когда угодно. А сейчас я чувствую здесь определенную терпимость. Не похоже, чтобы люди испытывали страх. Ситуация, как мне кажется, меняется с каждым годом. В самолете я разговорился с одним человеком, который каждый год прилетает сюда из Америки, чтобы навестить мать. Так он признался, что в Варшаве чувствует себя в большей безопасности, чем в Нью-Йорке.

— И все же возвращается туда.

— Привычка.

— У нас тут масса карманников, — сказал Тадеуш. — С автомобиля западной марки они стащат боковое зеркало, если не колеса. А среди тех, кто предлагает вам поменять деньги, есть информаторы. Если хотите, — несмело предложил Тадеуш, — я могу поменять ваши деньги в банке.