Дети Розы - [11]

— Всегда? — спросил Мендес с ноткой иронии.

— Всю мою жизнь. Я этого не стыжусь. Существуют и другие мнения, но я считал, что это Господь посылал нам испытания.

— Мне-то всегда было трудно определить, что происходит по Божьей воле, а что нет, — сказал Мендес.

— Да-да, очень может быть. В некоторых случаях. Но при La Gueuse[21], при старой республике, вера в Божий промысел считалась недопустимой. В школах не преподавали религию. Это было под запретом. Только после Петена, только тогда мы снова обрели духовные ценности. Это семья, это плодовитость. Петен положил конец нравственному падению. Ну конечно, когда они стали посылать добрых французских рабочих на немецкие заводы, кто ж стал бы поддерживать такое правительство. Но мы стараемся не вспоминать эти времена.

— Возможно, некоторые и до этого не одобряли правительство Петена, — осторожно сказал Алекс.

— Не думаю. Те самые первые законы были против иностранцев. Только против них. Они не были расистскими, как вы, должно быть, думаете. Помнится, мы даже советовались с Ватиканом. Но, разумеется, когда в тысяча девятьсот сорок втором пришли немцы, все в корне изменилось.

Однако когда Бенуа взял кусок хлеба, который со всей очевидностью не собирался есть, Алекс и Тобайас заметили, что у него дрожит рука. Хлеб ко рту он так и не поднес, и Тобайас поспешил переменить тему разговора.

— А женщина, которая владела шато Алекса во время войны. Ведь она, должно быть, из какого-то местного рода?

Синие глаза мсье Бенуа заблестели, он решительно поджал тонкие губы:

— Вовсе нет. Она из небольшого города на западе, из адвокатской семьи. Métèque[22], без сомнения.

— Мне говорили в Англии, что она в некотором роде героиня Сопротивления.

— Métèque? Что это значит? — спросил Мендес, нахмурив брови.

— Это мавританское слово. Я не поэт, возможно, это слово гадкое. Оно значит полукровка. — Бенуа впервые взглянул на своих новых друзей пристально. — Да, да, гадкое слово. Но я многим, очень многим из них помогаю. А для тех из них, кто ветеран войны, и вовсе нет никаких ограничений. Да, да.

Повисла неловкая пауза.

— Хотелось бы послушать обещанную музыку, — сказал наконец Тобайас. — Вижу, мсье Бенуа, у вас здесь прекрасный клавесин.

— Да, у него хороший звук, — согласился мсье Бенуа, но как-то вяло. Никто не встал из-за стола. Мсье Бенуа все еще выглядел довольно встревоженным. — Вполне возможно, — продолжал он, — что эта дама спрятала у себя нескольких беженцев, пока те ждали, когда смогут получить визу и сесть на пароход. Я лишь время от времени видел, как она проходит мимо. Держалась она очень гордо, казалась здесь чужой, как я и сказал. А еще, мне неприятно это говорить, она переспала с очень многими мужчинами. Самыми разными. Мне жаль, что ее расстреляли, но она была уже не молода. Ну и — на мой взгляд — далеко не Жанна д’Арк.

— Прекрасно, — сказал Тобайас, — а теперь…

— Ваша флейта, — закончил Мендес.

Хозяин дома резко поднялся из-за стола, вытер губы красной льняной салфеткой.

— Да, конечно, — сказал он. — Слишком много привидений. Пусть они нас покинут.

Бенуа принялся собирать флейту, Мендес тем временем пролистал сборник сонат Телемана[23]. Тобайас без особого интереса просматривал местную газету. На первой полосе бросалась в глаза статья о таинственной блондинке-взломщице, которая отказалась назвать свое имя, поставив тем в тупик марсельскую полицию. Согласно французским законам, разъяснял автор с нескрываемым удовольствием, человека, чье имя неизвестно, нельзя привлечь к суду и вынести ему приговор. С другой стороны, подобный способ защиты, как понял Тобайас, имеет свои слабые стороны: полиция вправе некоторое время содержать такого человека под арестом. Оказалось, что грабительница влезла в частный дом неподалеку от Экса.

Тобайас стал разглядывать одну из фотографий. Женщина стояла в весьма невыигрышной позе, сложив руки под едва заметной грудью. Тот факт, что она блондинка, следовало принять на веру, поскольку снимок был невысокого качества. Лицо ее — она была в темных очках — казалось тупым и невыразительным: так обычно выглядят лица на дешевых фотографиях, сделанных в уличных автоматах. Но что-то в этом лице показалось Анселю знакомым — рот, скулы, вырез ноздрей.

Тобайас почувствовал возбуждение. Он вернулся к абзацам, которые раньше пропустил. На вид женщине было лет тридцать, говорила она, как писала газета, с легким акцентом, но полицейские не уверены, в самом ли деле она иностранка или только притворяется. Предпринимаются попытки выяснить, не из Англии ли она приехала. Один из полицейских инспекторов счел, что преступница похожа на англичанку.

Тобайас снова посмотрел на невыразительный снимок, но уверенности у него не прибавилось. Неужели это лицо он видел на фотографии в поломанной серебряной рамке на полу в доме Оливера Уолша? Возможно ли такое?

Меж тем два источника звуков — флейта и магнитофон — принялись сплетать узор из восхитительных диссонирующих нот, и это, вкупе с хорошим красным вином, настолько сильно подействовало на него, что голова его слегка закружилась. Тем не менее он перевернул страницу, чтобы узнать побольше.