Десятый голод - [10]

«Песни Шарифа распевали влюбленные девушки и юноши, — продолжает Фархад, качаясь над моим телом, оглохшим от горя. — А каждая певица и плакальщица зарабатывала деньги его стихами. Жала его стиха боялись знатные и богатые. Он родился в семье землекопа, был огромного роста и крепко скроен: люди смеялись, когда он пел о своем иссушенном любовью теле, которое ветер качает и треплет по сторонам. А поэт сплевывал туда и сюда, хлопал в ладоши, откашливался и пел дальше:

Несмотря на слабость, паук построил себе дом,

Чтобы в нем укрыться, у меня же —

Ни дома, ни родины!

Навозный жук имеет поддержку от своего рода,

У меня же — ни любви от людей, ни поддержки!»

— Хватит, к черту Шарифа! — кричу я ему в истерике. — Моя машина человека убила, меня под суд отдают, в Сибирь я пойду!

От моего крика вздрагивает доктор Ашер, наклоняется и спрашивает:

— Попытайтесь хотя бы вспомнить, что за среда окружала вас, как эта зона выглядела? И не впадайте сразу в отчаяние, ваш организм ни для кого не представляет опасности! — А сам со страхом заглядывает мне в зрачки.

— Ах, доктор, оставьте, давайте слушать Фархада!

«…Не плачь, Исса, как слабая женщина, ты скоро домой пойдешь! С тех пор, как живет в Бухаре ребе Вандал, ни один еврей не пошел в Сибирь — ты разве не знаешь? Ты лучше плачь за меня, это мне будет худо, поэтому я и пою в последний раз любимые песни. Там, в Сибири, кожа моя почернеет, силы мои истощатся, и духом я оскудею, плачь по мне, Исса…»

«За что, Фархад? За пучок редиски? Брось, ты шутишь!» — «О Исса, я тебе удивляюсь: ни разу ты не спросил меня, почему я пошел в медресе. Современный юноша, и вдруг — медресе?! Мир души моей вовсе тебе не интересен, ты занят исключительно самим собой, а это плохо… Начну с того, что сказал однажды обожаемый мною Шариф ар-Ради. Он играл на инструменте, наподобие домбры, и на нем натянута была одна струна, одна-единственная: на этом смешном инструменте он себе аккомпанировал. „Скажи, Шариф, отчего у остальных певцов музыкальные инструменты со множеством струн, а у тебя всего лишь одна?“ И Шариф своим слушателям отвечал, он им так говорил: „Каждому человеку дана одна лишь струна, на которой ему играть, и вот я нашел ее. Те же, кто струны своей найти не может, перебирают их во множестве, ищут и ищут“. Так и я, Исса, давно я нашел свою струну и играть хочу только на ней. Все, что мне надо, это старинные рукописи, пергаменты… С детства мечтал я овладеть священной наукой древних улам ал-авваил, чтобы чувствовать себя гражданином ислама — жить от Каж-гара и до Марокко под сенью Аллаха, молиться со всем мусульманским миром одними молитвами. Встречать, короче, повсюду одного и того же Бога. Работая поначалу переписчиком, я овладел тайным искусством письма. Если прочесть мое письмо снизу вверх, оно заключает в себе ответ, наискосок — будет прекрасное стихотворение, если же читать его обычно, оно может служить либо похвалой человеку, либо же его порицать: в зависимости от толкования… Много тайн постиг я за время занятий в Китаб Аль-Байяне — читальном зале при медресе: простым смертным доступ туда закрыт. Я прочитал историю бесстрашного морехода Синдбада, книги чуть ли не всех географов старой греческой школы, хроники родов Османов, книгу „Луб-баб ал-албаб“, у вас она известна как „Сердцевина очищенных“. Я не споткнулся о „Пробный камень знаний“ — рукопись казненного еретика Халладжа, писанную на шелковистой китайской бумаге и переплетенную в драгоценный сафьян, изучил пергаменты древних магов, врачей, алхимиков, астрологов, дервишей, историков и законоведов… Перечислить все, что мною прочитано было, займет у нас много времени. Я приходил в Китаб Аль-Байян рано утром, раскладывал вокруг себя гору книг — за этой горой меня и видно не было! Предупреждали меня самым серьезным образом, что эта гора однажды обрушится и задавит меня… Была в ту пору на мне просторная легкая одежда, а рукава халата глубокие, как мешки, я хранил в них перья, нужные рукописи о чудотворцах древних времен. Они могли из пустоты извлекать воду и пищу, летали по воздуху, могли заклясть череп и разговаривать с ним, ходили пешком по воде, преодолевали в кратчайший срок любые расстояния, понимали все голоса природы, пересекали течения рек, побеждали могучих врагов одним только словом. Один чудотворец, будучи трупом, так смеялся, что никто не решался подойти и обмыть его тело, а когда умер другой, умер на корабле посреди моря, то воды под кораблем разошлись, судно опустилось на дно, чтобы предать его земле, а после, когда все взошли на корабль, над могилой вновь зашумели волны… За что же я здесь сижу, хотел ты узнать: в самом ли деле за пучок редиски? О брат, не будь столь легковерен! Чуть ли не с первого дня меня вынуждали шпионить за иностранцами, выуживать у них информацию, перевербовывать в нашу разведку. Короче, вести дружбу с теми, кто совершенно не интересен был мне и не нужен, обещая, естественно, блестящую карьеру в будущем. Но я собой горжусь! Струну своей жизни не осквернил, ни разу не зазвенела она против моей совести. Ведь издревле правоверному сказано: „Не будь среди братьев доносчиком!“ — ибо трижды в день, а то и пять раз, мы предстоим в молитве перед ликом Создателя, перед Судией мира подлунного… Мало-помалу друзья перестали со мной здороваться, я стал ощущать вокруг себя пустоту. Я заглянул в эту бездну поглубже и ужаснулся, поняв, что что-то зреет, что-то против меня готовится. В ту пору я и наткнулся случайно на любопытный пергамент: как достичь Мекки, спустившись под землю! Страшный, заманчивый путь приглашал меня в таинственный мир подземных долин, населенный духами смерти. И мне вдруг блеснуло: а почему не попробовать? Выбора все равно нет, мне надо исчезнуть, пересечь бы только границу, а там… Там я в знакомом мире, к которому уже подготовлен, отчаянно его хочу! Для которого всю жизнь себя, собственно, и готовил. Решать в одиночку было трудно, решать и молчать: малейшее слово, оброненное в стенах медресе, тут же делалось достоянием ушей начальства. Было трудно похитить и сам пергамент — на выходе из читального зала всех обыскивают. Переписывать же его не имело смысла — пергамент был зашифрован и требовал определенной обработки химикалиями. Малейшая ошибка, и никогда не найдешь первого входа в подземелье. Крохотная описка, и больше не выбраться из могилы-ловушки. Затем я узнал, что в районе Газли из подземных пустот устроены гигантские хранилища нефти и газа. Пугала и Каршинская степь: пласты породы, приведенные в движение подземными ядерными испытаниями, могли осесть, обрушиться. И этим вопросом я тоже интересовался: „Взрывные волны и радиация распространяются под землей по тем же почти законам, что и в воздухе?..“ И все-таки я готовился! Аллах велик, я верил в свою звезду. И собирал помаленьку одежду, особые башмаки, средства жизни во мраке преисподней, короче! Даже приемник купил транзисторный. Ведь только пройти под рекой, только Аму позади оставить, и там я… Но не успел, чуточку не успел! И мне, Исса, теперь отомстят, упекут далеко и надолго, ибо знаю великие тайны — что такое на самом деле медресе Сам-Ани! А тайны эти должны быть закованы в надежные челюсти — так нас учили…»