— Нет, ты тоже приходи, я тебе варенья дам. Придёшь, не забудешь?
— Приду.
В тот же день, — уже под вечер, — ей доложили, что по её приказу явился соседний сторож Василий. Его велено было провести на террасу. Это был бравый, черноусый солдат, с свежим, весёлым лицом и бритым подбородком с ямочкой.
— Здравия желаю, ваше превосходительство. Дочка сказала, что приказали мне прийти.
Обе тётки посмотрели на него в пенсне и нашли, что он очень «импозантен».
— Вот что, мой милый. — заговорила Варвара Павловна. — Я знаю, что ты сторожишь соседний двор. Тихо у тебя?
— Так точно, у меня тихо.
— Я слышала, что прежде там на дворе разные босяки ночевали — по котлам прятались?
— Так точно, прятались, ваше превосходительство. А теперь не прячутся.
— Что так?
— Я их сам пущаю.
Старуха всполошилась.
— Бродяг?
— Так точно. Им ночевать негде. Тоже не собаки.
— Так они нас когда-нибудь обкрадут?
— Ни Боже мой! Ежели я им снисхождение делаю, так они это чувствуют.
Старухи с трудом могли переварить такой своеобразный альтруизм.
— Я вот что хотела сказать, — начала Варвара Павловна. — Я хочу дать тебе три рубля в месяц, чтоб ты этот бок сада берег.
— Покорнейше благодарим. Да я и так берегу. Можете положиться. А деньги зачем же брать?
Это старух ещё больше удивило.
— Нет, уж если мы тебе платим, ты рассуждать не смеешь, — заметила младшая.
— Как угодно, — согласился Василий, — покорнейше благодарим.
— А что ж ты дочку не привёл?
— Нам двоим отлучаться несподручно. Она дом стережёт.
— А ей сколько лет?
— Девять.
— Ну, придёшь домой, присылай её сюда.
— Слушаю. Счастливо оставаться.
Он сделал налево кругом и молодцевато вышел.
— Что это — бессребреник? — спросила Вероника. — Почему он от денег отказывается?
— Он, ma chere, может, какой-нибудь секты, — догадалась Варвара Павловна.
Через четверть часа пришла девочка. Она конфузливо остановилась у двери и растерянно улыбнулась. На неё внимательно посмотрели в лорнеты, а Толя исподлобья глянул на неё, прикрывшись книгой.
— Ты реверанс умеешь делать? — спросила Вероника.
Девочка посмотрела на кислое лицо вдовы и не решилась ответить.
— Сделай, милая, книксен, — предложила Варвара.
Девочка перевела на неё глаза и опять ничего не сказала.
— Она совсем деревенщина, — заметила Вероника. — Её надо учить. Но сперва, чтоб она не боялась, дать ей варенья.
Сашу посадили на стул, дали варенья и смотрели, как она ест.
— Сама чистенькая, но ногти грязные, — решила Варвара. — Надо её выучить чистить ногти.
После варенья её выучили делать книксен и показали, что значить чистить ногти.
— Если у тебя будут чистые руки и ты будешь уметь делать реверанс, то можешь каждый день ходить к нам в три часа — гулять в саду.
Трудно было определить, чем руководствовались тётки в выборе маленькой подруги для их племянника. Казалось ли им, что мальчик растёт слишком диким и одиноким, или они для собственной забавы брали в дом девочку, как прикармливают от нечего делать воробьёв и собачонок. Но как бы то ни было, со следующего дня Саша стала появляться в их саду, когда была хорошая погода, и в комнатах, когда погода была дурная. Её светлые глазёнки смотрели весело и просто, одинаково на всех: и на лакея, и на тетушек, и на важных гостей. Всем она приседала, не стесняясь садилась в угол есть варенье, а к Толе, по-видимому, искренно привязалась. Никогда она ничего не просила, ела, когда давали, утирала рот своим платочком и говорила:
— Merci, ваше превосходительство.
Иногда она присутствовала на уроках Толи и, широко открыв глаза, внимательно следила за всем, чем занимались с ним, быстро усваивая то, что усваиваивалось её маленьким мозгом, и через месяц, весьма неожиданно, на французский вопрос Вероники о том, какая погода к удивлению всех, а, главное, самое себя, ответила:
— Il pleut, ma tante.[9]
Это привело тёток в такое восхищение, что ей подарили фильдекосовые чулки и сатиновое платье. К концу лета она свободно читала по-русски, а писала так, что Толя не мог за ней угоняться.
Дети сдружились. Мальчик даже иногда заходил на соседний двор. Ему так хотелось лазать по трубам и котлам вслед за девочкой. Так хорошо было пролезать насквозь через огромные отверстия трубы, хотя потом и оказывались дыры на коленях. Так хорошо было сидеть в котлах — это были настоящие пещеры. Так хорош был огородик в углу двора, где было шесть грядок с луком и капустой. И какой вкусный лук рос на этих грядках! Под вечер, когда всплывала красная луна, Василий садился на завалинку. Черный хлеб резался толстыми кусками, посыпался крупною солью, на каждого доставалось по три головки лука, и благовоспитанный Толя с наслаждением жевал этот неблаговоспитанный ужин, находя его во сто раз вкуснее, чем говядина с вермишелью, которую любили старухи и часто заказывали на вечер, как «лёгкое кушанье».
Природа сближала детей. Они смотрели на птиц, на бабочек, на муравьёв они играли с собаками; Толя не любил животных, а кошек боялся — это к нему перешло от тёток, которые в доме мирились с крысами и мышами, но кота не заводили. Однако он подчинялся той детской всеобъемлющей любви, что таилась в сердечке Саши, и вместе с ней ласкал, гладил собак, кормил птиц и рыб в маленьком жалком пруду. Он делал это по инстинкту, из подражания девочке. Он никогда с ней не ссорился, раз только довёл её до слез тем, что стал уверять, что её отец — хам.
