Дарий Великий не в порядке - [75]

Но потом Сухраб притянул меня к себе и обнял.

Он не целовал меня в щеки, как делают все персы.

Не хлопал по спине, как делают Бездушные Приверженцы Господствующих Взглядов.

Он просто обнимал меня. А я его.

А потом он вздохнул и отстранился.

Улыбнулся мне своей грустной улыбкой.

И все.

Возможно, он тоже не знал, как прощаться.

Я любил Сухраба.

По-настоящему.

И рядом с ним мне нравилось быть Дариушем.

Но настало время становиться обратно Дарием.

Утром приехал дядя Джамшид, чтобы отвезти нас в Тегеран. Я принял душ и был уже готов к пяти утра, поэтому мне пришлось подождать в гостиной. Я закончил изучать приложения к «Властелину колец», но к занятиям по экономике кое-что еще осталось непрочитанным.

По правде говоря, я учебник и в руки не брал с тех пор, как мы приехали.

Лале подползла ко мне, как червячок, и устроилась рядышком на диване. Ее шелковый платок сбился на голове, но так она выглядела даже симпатичнее. Сестренка пригрелась и казалась такой расслабленной и мягкой, когда положила голову мне на грудь и прикрыла глаза.

Я любил мою младшую сестричку. Глядя на нее, я чувствовал то же, что ощущал при виде древнего пламени Аташкадеха. Или когда по городу разносился азан.

Так нас и застал папа: мы уютно устроились на диване. Он потрепал меня по голове, но шутки не получилось, потому что ему досталось больше: моя голова все еще не высохла после душа. Он вытер руку о брючину.

– Неужели домашнее задание?

– Читаю кое-что к уроку по экономике.

– Я тобой горжусь. За то, что ты это делаешь.

Я даже не знал, как к этому относиться – Стивен Келлнер вслух заявляет, что гордится мной! – но он старался наладить со мной отношения.

Я тоже этого хотел.

– Спасибо.

Лале зевнула и устроилась у меня на руке.

Я мог бы провести так целую вечность.

Маму обняла меня на прощание. Она много раз поцеловала меня сначала в одну щеку, потом во вторую, потом снова в обе щеки по очереди, пока мое лицо не нагрелось так, что ее слезы выкипали прямо с его поверхности.

Она взяла мои щеки в обе ладони.

– Я люблю тебя, маман.

– Я тоже тебя люблю. И буду скучать.

– Спасибо, что приехали навестить нас.

– Мне очень понравилось, – сказал я.

И это правда. Чистая правда. Я полюбил бабушкины объятья, ее стряпню, ее смех. Мне нравилось, когда она разрешала мне мыть с ней посуду. Нравилось сидеть с ней рядом и пить чай.

Я обещал себе, что буду каждую неделю звонить ей по скайпу. Обещал, что всегда буду подходить к экрану и здороваться, когда бы мама меня ни подозвала.

Но в глубине души я знал, что не сдержу этих обещаний.

Потому что, сколько бы я ни разговаривал с ней, каждый раз придется прощаться.

Теперь, когда мы стали частью жизни друг друга – реальной жизни, не жизни световых изображений, – я не понимал, как буду переживать прощание.

Наконец мне удалось откупорить колодец внутри себя.

И, кажется, заблокировать его снова уже было нельзя.

Маму повернулась к Лале, чтобы укутать ее в Объятье Тринадцатого Уровня.

Я не мог на это смотреть.

Я перекинул сумку с символикой «Келлнер & Ньютон» через плечо и потащил свой чемодан к двери, где уже ждал Бабу. Морщинки вокруг его глаз в утреннем свете напоминали трещины в земле после землетрясения, но направлены они были вверх.

– Дариуш-джан, – сказал он. – Спасибо, что приехал.

Он положил руки мне на плечи и поцеловал в обе щеки.

– Заботься о своем отце. Он в тебе нуждается. Хорошо, родной?

– Хорошо.

Раньше никто не говорил мне, что папа во мне нуждается.

Но я подумал: а что, если это правда?

Что, если Бабу увидел что-то, чего я сам никогда не замечал?

Я не был уверен, что он на самом деле этого хочет, но я подался к деду и обнял его. Его щека царапнула мою щеку.

Неожиданно Бабу обнял меня в ответ.

– Я люблю тебя, Бабу.

– И я люблю тебя, баба. Я буду по тебе скучать.

Больнее всего было смотреть на то, как с Бабу прощалась мама.

Они оба знали, что больше не увидятся.

Я думал о том, что сказала мне мама. Как ей жаль, что я не узнал его раньше. Тогда, когда он был приветливее. Сильнее. Счастливее.

Я знал, что она прощается и с тем Бабу тоже. С папой, который нес ее на закорках через улицы Йезда. Который укутывал ее одеялом по ночам. Который каждое лето срывал для нее с дерева свежий инжир.

Бабу поцеловал маму в лоб и пробежался пальцами по ее волосам. Точно так же, как мама всегда пробегалась по моим.

Мне казалось, мама никогда не перестанет плакать.

Я смотрел, как Маму и Бабу машут нам вслед, смотрел на их силуэты у входной двери, пока дядя Джамшид не повернул за угол и они не исчезли из вида.

Лале уже снова отключилась и пускала слюни на мою толстовку.

Кроссовер дяди Джамшида двигался куда мягче, чем Чадмобиль дедушки, хотя водить дядя научился именно у Бабу. Все эти маневры уклонения и небезопасные ускорения.

Лале спала, прислонившись ко мне, мама тихо говорила с дядей Джамшидом на фарси, и меня самого начало клонить в сон.

Папа обернулся и посмотрел на нас с Лале. Он поймал мой взгляд, кивнул в сторону Лале и улыбнулся.

Мы ехали домой.

Лучший из двух миров

Мне казалось, что поездка в Иран поможет мне почувствовать себя иначе. Трансформирует меня. Но, вернувшись домой, я чувствовал себя ровно так же, как обычно.