Дарий Великий не в порядке - [76]
Это нормально.
Правда ведь?
Мы с Лале два дня не ходили в школу, чтобы преодолеть последствия временного сдвига. С папой мы по-прежнему каждый вечер смотрели «Звездный путь: Следующее поколение», иногда в компании Лале, иногда без нее.
Когда мы смотрели первую и вторую части эпизода «Лучший из двух миров» (а папа делал исключения в правиле «одна серия за вечер» в случае эпизодов с открытой развязкой), Лале испугалась и убежала к себе в комнату.
Я надеялся, что она вернется.
Но, может быть, не сразу.
– Все-таки здорово, когда мы сидим тут только вдвоем, – сказал папа.
– Да. Но я не против того, чтобы Лале смотрела с нами. Иногда.
Может быть, в конечном счете я и правда чувствовал себя иначе.
Может быть, что-то все-таки изменилось.
Вполне возможно.
Когда мы выехали в магазин, мама предложила мне выбрать новые колеса и новое сиденье для велосипеда, чтобы я мог снова ездить в школу самостоятельно. И на третий день после возвращения я перекинул через плечо свою сумку «Келлнер & Ньютон» и выдвинулся в сторону школы.
Я по-прежнему был категорически против наплечных сумок, но по ощущениям «Келлнер & Ньютон» побывала со мной в Мордоре и вернулась назад. Я не мог теперь просто так отказаться от этой сумки, хотя мама предлагала купить мне новый рюкзак.
Куда я ездил, знали только Джаване Эсфахани и мои учителя. Больше я никому толком ничего не рассказывал. Поэтому, когда я вернулся с весенних каникул на две недели позже, чем нужно, да еще и с йездским загаром, по школе уже поползли слухи.
– Как там в реабилитационном центре?
– Чувак. Мы думали, ты умер!
– Я слыхал, ты присоединился к ИГИЛ[29].
Толстячок Болджер переключил Машину Слухов в школе Чейпел-Хилл на верхнюю передачу.
Все утро я провел, отвечая на нескончаемый поток вопросов.
Дойдя до стола в обеденный перерыв, я с грохотом бросил сумку на соседний стул и положил голову на руки.
– Привет, – сказала Джаване.
– Привет, – пробубнил я, не поднимая головы. – Ой! У меня для тебя кое-что есть.
Я покопался в сумке и достал пакет, который мама передала маме Джаване. Сушеный лук-шалот, пашмак, конфетки из миндальной муки и сахарной пудры, которые называются «хаджи бадум», и новая скатерть.
– Спасибо. Как все прошло?
– Было…
И я не знал, что сказать.
Как рассказать о Маму, Бабу, Сухрабе и футболе, о нашей крыше человеку, который никогда там не был?
Какими словами о них рассказывать, когда мне до сих пор больно?
– Было – как?
– Я не знаю. Трудно об этом говорить.
Джаване кивнула.
– Может быть, я и сама туда однажды поеду. У нас же тоже там родственники.
– Надеюсь, у тебя получится, – сказал я. – Правда.
– Сегодня играем на Южном поле, – объявил тренер Фортес, когда мы вышли из раздевалки. – Вперед, джентльмены.
Южным полем называли обширный засаженный травой участок земли за библиотекой школы Чейпел-Хилл. Строго говоря, футбольным полем его назвать было нельзя, скорее лужайкой, да и располагался он под небольшим наклоном, но именно туда тренер Фортес водил нас играть в футбол/американский соккер.
Так было странно идти туда в красной футболке команды Чейпел-Хилл «Вперед, громилы» и черных легких шортах, а не в моей фирменной футболке иранской сборной.
Странно было играть в моих собственных кроссовках, а не в заношенных бутсах Сухраба и даже не в новых бутсах, которые Маму и Бабу подарили мне на день рождения. (Нам не разрешалось носить бутсы на физкультуре. Предположительно, из «соображений безопасности».)
Странно было играть в полноценной команде, еще и когда одноклассники зовут тебя Дарий или Келлнер, а не Дариуш и Аятолла.
Я даже немного скучал по этой кличке.
Было приятно обнаружить, что я один из самых сильных игроков в классе. Лучше Трента Болджера уж точно. И сегодня он играл в команде противника.
Я постоянно блокировал его пасы, уводил у него мяч и передавал другому игроку, пока Трент не разозлился так сильно, что, судя по виду, мог загореться алым пламенем, как свирепый балрог[30].
Когда мы поменялись половинами поля и пришла моя очередь быть вратарем, я знал, что он постарается сравнять счет. Он вился вокруг наших защитников, пытаясь незаметно ударить в правый угол, но я знал, к чему он клонит.
Я нырнул вниз, проехался на голенях по траве – и отбил мяч.
После игры с иранскими Бездушными Приверженцами Господствующих Взглядов Трент Болджер и его американские приятели уже не казались такими крутыми.
– Хорошая игра, Д-Ахерей, – сказал он. – Но тебе не привыкать к тому, что в твое лицо что-то все время летит.
– Придурок, – отозвался Чип. Он подбежал и стукнул кулаком об мой кулак. За каникулы он подстриг волосы снизу, а длинный верх теперь убирал в маленький хвостик на затылке.
Меня прям взбесило, как клево смотрелась на нем такая прическа.
– Отлично отразил атаку, Дарий.
– Спасибо.
Трент пялился на Чипа, но тот всего лишь пожал плечами и улыбнулся мне во весь рот.
Я не знал, что и думать.
Возможно, Циприан Кузумано вовсе не был таким бездушным, как мне казалось.
Может быть.
Тренер Фортес подошел ко мне на обратном пути к раздевалкам.
– Ты сегодня неплохо играл, Келлнер.
– Спасибо, – ответил я, но потом наступил во что-то ногой.
После поездки в Иран в жизни Дария Келлнера многое изменилось: он наконец наладил отношения с отцом, занимается футболом, работает в чайном магазине, а со своим лучшим другом Сухрабом общается по скайпу. А еще он влюбился. Но вскоре все рушится: работа в магазине дается ему с трудом, Сухраб не отвечает на звонки, отец постоянно в командировках. И еще, кажется, Дарий влюбился не в того… Дарий в порядке – как будто он наконец нашел себя в этом мире. Но, может, быть в порядке – недостаточно? Может, Дарий заслуживает большего?
Эта книга перевернет ваше представление о людях в форме с ног на голову, расскажет о том, какие гаишники на самом деле, предложит вам отпущение грехов и, мы надеемся, научит чему-то новому.Гаишников все ненавидят. Их работа ассоциируется со взятками, обманом и подставами. Если бы вы откладывали по рублю каждый раз, когда посылаете в их адрес проклятье – вслух, сквозь зубы или про себя, – могли бы уже давно скопить себе на новую тачку.Есть отличная русская пословица, которая гласит: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».
Чем старше становилась Аделаида, тем жизнь ей казалась всё менее безоблачной и всё менее понятной. В самом Городе, где она жила, оказывается, нормы союзного законодательства практически не учитывались, Уголовный кодекс, так сказать, был не в почёте. Скорее всего, большая часть населения о его существовании вовсе не подозревала. Зато были свои законы, обычаи, правила, оставленные, видимо, ещё Тамерланом в качестве бартера за городские руины…
О прозе можно сказать и так: есть проза, в которой герои воображённые, а есть проза, в которой герои нынешние, реальные, в реальных обстоятельствах. Если проза хорошая, те и другие герои – живые. Настолько живые, что воображённые вступают в контакт с вообразившим их автором. Казалось бы, с реально живыми героями проще. Ан нет! Их самих, со всеми их поступками, бедами, радостями и чаяниями, насморками и родинками надо загонять в рамки жанра. Только таким образом проза, условно названная нами «почти документальной», может сравниться с прозой условно «воображённой».Зачем такая длинная преамбула? А затем, что даже небольшая повесть В.Граждана «Кровавая пасть Югры» – это как раз образец той почти документальной прозы, которая не уступает воображённой.Повесть – остросюжетная в первоначальном смысле этого определения, с волками, стужей, зеками и вертухаями, с атмосферой Заполярья, с прямой речью, великолепно применяемой автором.А в большинстве рассказы Валерия Граждана, в прошлом подводника, они о тех, реально живущих \служивших\ на атомных субмаринах, боевых кораблях, где героизм – быт, а юмор – та дополнительная составляющая быта, без которой – амба!Автор этой краткой рецензии убеждён, что издание прозы Валерия Граждана весьма и весьма желательно, ибо эта проза по сути попытка стереть модные экивоки с понятия «патриотизм», попытка помочь россиянам полнее осознать себя здоровой, героической и весёлой нацией.Виталий Масюков – член Союза писателей России.
Роман о ЛЮБВИ, но не любовный роман. Он о Любви к Отчизне, о Любви к Богу и, конечно же, о Любви к Женщине, без которой ни Родину, ни Бога Любить по-настоящему невозможно. Это также повествование о ВЕРЕ – об осуществлении ожидаемого и утверждении в реальности невидимого, непознаваемого. О вере в силу русского духа, в Русского человека. Жанр произведения можно было бы отнести к социальной фантастике. Хотя ничего фантастичного, нереального, не способного произойти в действительности, в нём нет. Скорее это фантазийная, даже несколько авантюрная реальность, не вопрошающая в недоумении – было или не было, но утверждающая положительно – а ведь могло бы быть.
Если вам кто-то скажет, что не в деньгах счастье, немедленно смотрите ему в глаза. взгляд у сказавшего обязательно станет задумчивый, туманный такой… Это он о деньгах задумается. и правильно сделает. как можно это утверждать, если денег у тебя никогда не было? не говоря уже о том, что счастье без денег – это вообще что-то такое… непонятное. Герой нашей повести, потеряв всех и всё, одинокий и нищий, нечаянно стал обладателем двух миллионов евро. и – понеслось, провались они пропадом, эти деньги. как всё было – читайте повесть.
Рут живет одна в домике у моря, ее взрослые сыновья давно разъехались. Но однажды у нее на пороге появляется решительная незнакомка, будто принесенная самой стихией. Фрида утверждает, что пришла позаботиться о Рут, дать ей то, чего она лишена. Рут впускает ее в дом. Каждую ночь Рут слышит, как вокруг дома бродит тигр. Она знает, что джунгли далеко, и все равно каждую ночь слышит тигра. Почему ей с такой остротой вспоминается детство на Фиджи? Может ли она доверять Фриде, занимающей все больше места в ее жизни? И может ли доверять себе? Впервые на русском.
После смерти своей лучшей подруги Ингрид Кейтлин растеряна и не представляет, как пережить боль утраты. Она отгородилась от родных и друзей и с трудом понимает, как ей возвращаться в школу в новом учебном году. Но однажды Кейтлин находит под своей кроватью тайный дневник Ингрид, в котором та делилась переживаниями и чувствами в борьбе с тяжелой депрессией.
Аристотель – замкнутый подросток, брат которого сидит в тюрьме, а отец до сих пор не может забыть войну. Данте – умный и начитанный парень с отличным чувством юмора и необычным взглядом на мир. Однажды встретившись, Аристотель и Данте понимают, что совсем друг на друга не похожи, однако их общение быстро перерастает в настоящую дружбу. Благодаря этой дружбе они находят ответы на сложные вопросы, которые раньше казались им непостижимыми загадками Вселенной, и наконец осознают, кто они на самом деле.
Вскоре после самоубийства отца шестнадцатилетний Аарон Сото безуспешно пытается вновь обрести счастье. Горе и шрам в виде смайлика на запястье не дают ему забыть о случившемся. Несмотря на поддержку девушки и матери, боль не отпускает. И только благодаря Томасу, новому другу, внутри у Аарона что-то меняется. Однако он быстро понимает, что испытывает к Томасу не просто дружеские чувства. Тогда Аарон решается на крайние меры: он обращается в институт Летео, который специализируется на новой революционной технологии подавления памяти.
Однажды ночью сотрудники Отдела Смерти звонят Матео Торресу и Руфусу Эметерио, чтобы сообщить им плохие новости: сегодня они умрут. Матео и Руфус не знакомы, но оба по разным причинам ищут себе друга, с которым проведут Последний день. К счастью, специально для этого есть приложение «Последний друг», которое помогает им встретиться и вместе прожить целую жизнь за один день. Вдохновляющая и душераздирающая, очаровательная и жуткая, эта книга напоминает о том, что нет жизни без смерти, любви без потери и что даже за один день можно изменить свой мир.