Цветок пустыни - [60]

– Птичка моя, у меня не было возможности прямо сказать тебе все, что я чувствовал, но ведь я говорил о тебе. Хвала Создателю, сегодня вечером ты смогла понять меня на расстоянии, стоило лишь встретиться нашим взглядам! Ведь ты же все поняла тогда, верно?

– Да-а. Но тогда ты не сказал ничего такого, что могло бы позволить мне хотя бы надеяться. А когда я услышала то, что рассказала мне Бет, то получилось так, что, говоря о женщине, которая могла бы стать твоей женой, ты имел в виду Дженайну…

– И я полагаю, я целовал именно Дженайну, с тем чтобы разбудить ее и дать возможность посмотреть на восход солнца?

– Вот как! Но ты же сказал, – на щеках у Лиз появились ямочки, – что тому поцелую была отведена роль будильника!

– Это была просто уловка, поскольку ты выглядела такой шокированной и такой смущенной. Если бы ты ответила на мой поцелуй хотя бы подрагиванием ресниц, предупреждаю тебя, возможно, я бы уже не смог нести ответственность за последствия. Но поскольку было так, как оно было, ты в значительной степени упростила для меня выполнение взятого мною обязательства.

– Какого обязательства?

– Такого, что я не воспользуюсь нашим вынужденным уединением в качестве предлога, чтобы объясняться тебе в любви. Я говорил сам себе, что, если попытаюсь превратить деловую поездку в любовное свидание, которого ты не хотела и которого не имела возможности избежать, я тем сам нарушу наш с тобой уговор.

Тут Роджер замолк, потому что они остановились у подножия железной лестницы, что вела в сад на крыше.

– Сперва поднимайся ты, – потребовал он, – и будь осторожна! Потому что если ты и на этот раз подвернешь щиколотку, тебе придется хромать к другому врачу. Я ни в коем случае не допущу, чтобы профессиональная этика снова мешала моей личной жизни!

Поднимаясь по лестнице, Лиз решила разобраться в данном вопросе. Вслед за ней поднялся и Роджер, он обнял девушку, и она повернулась к нему:

– Что ты хочешь сказать по поводу твоей личной жизни? Между тем вечером, когда я подвернула щиколотку, и той ссорой, которая случилась из-за Бет, прошло совсем немного времени!

– Ну и что из того? Так или иначе, я все равно намеревался сказать в тот вечер, что люблю тебя. Помнишь, я предложил тебе на выбор, то ли пойти танцевать со мной, то ли отправиться на прогулку. Вне зависимости от того, что ты выберешь, любой вариант обеспечивал мне свободу маневра! А что же сделала ты? Ты самым преступным образом превратилась в пациента с подвернутой щиколоткой, оказанием помощи которому пришлось заниматься мне. Но прежде чем мы расстались, ведь я же в надежде, что ты поймешь намек, попытался пообещать, что будут другие ночи и другие рассветы, которые я попрошу тебя встретить вместе со мной.

– Выходит, ты знал… уже тогда?

– Да, любовь моя, и даже гораздо раньше!

– Тот вечер был первым для меня…

Но его губы уже опустились на ее губы, своим прикосновением заставляя их сперва неохотно, а затем, вобрав в себя огонь его страсти, цвести и наполняться пылким ответным чувством. В течение какого-то времени, какого точно, Лиз не знала и не хотела знать, она не ощущала ничего, кроме близости его тела, его жаждущего рта, его сильных и властных рук, что ласкали ее. Затем, будучи уверенной и уже не сомневаясь в том, что они смогут снова подарить друг другу эти волшебные переживания, Лиз захотелось дать волю своему любопытству.

– Но если еще когда мы были в пустыне, ты захотел, чтобы я знала о твоих чувствах, почему же ты не захотел сказать мне что-либо о них, как только мы вернулись назад. Раньше, чем я услышала от Бет эту историю про Дженайну!

– Ах это, – пальцы Роджера стали раскручивать непослушный завиток на виске у Лиз, – это, я боюсь, была еще одна из моих задумок, которые завершились совсем не так, как я планировал. Сперва всему помешало то, что ты подвернула щиколотку, и раньше, чем с этим препятствием было покончено, выяснилось, что ты достаточно крепко привязалась к Соуперу.

– Я никогда не привязывалась к Крису, не было ничего подобного!

– Значит, Эндрю и я не натолкнулись на вас в тот момент, когда ты была в объятиях Криса.

– Но я же говорила папе, что все это ничего не значит!

– Предложив мне с черт знает каким опозданием узнавать от Криса Соупера, что он хотел было поцеловать тебя, но ты не продемонстрировала никакого ответного желания?

– Но как я могла сказать тебе об этом? Не мог же ты услышать от меня публичных заявлений такого рода: «Я не люблю Криса. Я никогда не любила его».

– Очень смешно, – проворчал Роджер. – И все равно ты могла бы помочь мне и облегчить выяснение этого обстоятельства. Но ты спрашиваешь меня, почему я не набросился на тебя сразу же, как только мы вернулись из поездки? Отвечаю: как я уже говорил тебе, я планировал в тот вечер пригласить тебя и Эндрю отобедать со мной, а после обеда остаться с тобой наедине. Но все получилось совсем не так. А уж когда ты сказала, что намерена устроить праздник в честь Криса, это было уже слишком.

– Да, ты как-то странно отреагировал на это мое желание. Ты назвал его донкихотством.

– А разве это не донкихотство, во всяком случае, как это виделось мне? Посуди сама: тебя оставили ради какой-то другой девицы – это я так считал. И несмотря на это ты проявляешь такое великодушие, что не только отправляешь парня обратно к той девице, но еще и проявляешь готовность устроить ему пышные проводы.