Восхищенное дитя
(Варвара Асенкова)
— Матушка Пресвятая Богородица! — пробормотала стоящая позади Александра Егоровна, и Варя почувствовала, как сложенные щепотью пальцы сильно упираются ей в шею, в поясницу, потом в оба плеча.
Это маменька крестит дочку перед самой страшной минутой ее жизни. Или перед самой счастливой? Ой, теперь уж не понять!
С отчаянным полушепотом-полувоплем: «Заступница! Помоги!» — маменька ткнула дочку в спину, и из-за кулис вылетело на сцену обворожительное создание в роскошном, многоцветном турецком костюме и пунцовой чалме.
Широко раскрытыми, ничего не видящими глазами Варя уставилась туда, где на утренней репетиции стоял Иван Иванович Сосницкий (дай ему бог здоровья, взял никому не известную девчонку, дочку своей старинной приятельницы, актрисы Александры Асенковой, на первую женскую роль в своем бенефисе), изображавший турецкого султана в комедии «Солейман II, или Две султанши», и где он должен был стоять сейчас. «Солейман» уже подал свою реплику. Теперь Варина очередь.
Боже! А что говорить-то? Дебютантка не помнит ни слова!
У Вареньки отчаянно защипало губы (чтоб ярче блестели на сцене, жена Сосницкого, Елена Яковлевна, намазала их лимоном), и вдруг слова роли вспомнились как бы сами собой. И, несмотря на то что ее отчаянно трясло, а перед глазами реял туман, голос все же зазвучал смело, даже дерзко, — словом, именно так, как того требовала роль одалиски:
— Ах! Вот, слава богу, насилу нашла человеческое лицо! Так это вы тот великий султан, у которого я имею честь быть невольницей?
Она сделала положенную по роли паузу, и тут туман перед глазами наконец-то рассеялся. Однако легче не стало. Куда там! Ужас только усугубился! Варенька сообразила, что с перепугу немного спутала направление и Сосницкий-Солейман находится не перед ней, а немного в стороне. Так что обращается Варя не к нему, а к ложе бельэтажа, которая сияла и сверкала, словно в ней собралась стая райских птиц. Это были, конечно, не птицы, а роскошно одетые дамы, но впереди, у самого барьера ложи, стоял высокий, статный мужчина в военной форме, в эполетах. У него правильные черты лица, холодноватые голубые глаза и светлые волосы, скульптурно прилегающие к красивой голове. Губы его были тронуты надменной улыбкой, брови приподняты. Похоже, он удивлялся, что невольно стал героем водевиля…
Даже в том полубреду, в каком пребывала дебютантка, чеканное лицо показалось ей знакомым. Она уже видела эти глаза, эти губы — с тем же выражением высокомерия. Видела этот открытый лоб и даже мундир с тугим воротом. Только тогда статный мужчина восседал верхом на белом коне, одной рукой держа повод, а другую заложив за борт мундира. Где же Варя могла видеть его?
Бог ты мой! Да на портрете! В Александринке в фойе висит портрет — великолепный, превосходный, вполне достойный оригинала, который теперь с холодноватой улыбкой смотрит на молоденькую актерку.
А ведь в фойе театра висит портрет государя-императора Николая Павловича…
Ну как тут не возопишь вслед за маменькой, Александрой Егоровной: Пресвятая-де Богородица, заступница, помоги! Ведь свой монолог о человеческом лице злосчастная дебютантка Варвара Асенкова обратила не к какому-то там выдуманному турецкому султану, а к вполне настоящему русскому царю!
Он все смотрел на перепуганную одалиску, и вдруг в глубине его ледяных глаз словно бы подтаяло что-то, губы дрогнули в улыбке — теплой, почти дружеской… Да ведь у него и правда человеческое, а не императорское, не казенное лицо!
Варю мгновенно отпустило. Она продолжила реплику:
— Если так, то, пожалуйста, потрудитесь, любезный мой повелитель, выгнать отсюда сию же минуту этого пугалу!
Варенька ткнула пальцем вправо, где надлежало стоять актеру Мартынову, который изображал главного смотрителя султанского гарема. Ну, тот, по счастью, ничего не перепутал, реплику подал какую нужно, хотя и был напуган случившимся сверх всякой меры, и лицо его с наклеенным носом, более напоминавшим кривую саблю, а не нос, со страху пошло пятнами.
Зал, не заметивший никакой заминки, разразился хохотом. Это вывело из оцепенения и Сосницкого, и прочих, и действие пошло, покатилось, и Варя шаловливо вела роль, не споткнувшись больше ни разу, лишь изредка бросая украдкой взгляд в сторону императорской ложи. Она даже и не видела ничего, но чувствовала, что оттуда исходит теплый, согревающий свет, словно там было солнце, и от того ей становилось так легко и радостно, что она даже не заметила, как первое действие бенефиса — водевиль про султана и трех его одалисок — закончилось, занавес сомкнулся, потом вновь разъехался, и актеры вышли на аплодисменты.
Варенька кланялась, кланялась, наконец решилась и поглядела направо. Солнце светило улыбкой! Она улыбнулась ответно и едва успела увернуться, не то половинка тяжелого бархатного занавеса стукнула бы ее по голове.
Надо было срочно переодеваться для второго отделения — водевиля «Лорет, или Правда глаза колет». Это была совсем другая роль — с песенками, которые Варя пропела под гитару своим хорошеньким голоском, — и партер снова неистовствовал в криках «браво!», снова вызывал:
