Чужестранка - [288]

– Я бы не осмелился. Нет, он на всякий случай заранее приготовил таз.

– Ну, хитрый шотландец!

Я против воли рассмеялась. Затем вернулась в комнату и легко поцеловала Джейми в лоб. Он зашевелился, но не проснулся. Припомнив совет отца Ансельма, я взяла с подноса тарелки с хлебом и мясом и отправилась с ними в свою комнату, чтобы там поужинать.

Мне казалось, что нервность Джейми и его желудочная болезнь пройдут быстрее, если я меньше стану его беспокоить, поэтому почти весь следующий день я сидела у себя и читала выданный мне братом Амброзом «Травник». Во второй половине дня я все же отправилась проведать своего буйного пациента, но вместо Джейми обнаружила в комнате лишь довольно смущенного Мурту, который сидел на стуле, придвинутом к стене.

– Где он? – спросила я, оглядываясь.

Мурта ткнул пальцем на окно. День был морозный и пасмурный, в комнате горели свечи. Холодный воздух, проникавший сквозь незанавешенное окно, колебал маленькие язычки пламени.

– Он пошел во двор? – с сомнением спросила я. – Куда? Зачем? И что он на себя надел, черт бы его побрал?

Все предыдущие дни Джейми, как правило, лежал в постели обнаженный: в комнате было тепло, а прикосновение ткани к ранам было весьма болезненно. Если ему по необходимости требовалось ненадолго выйти из комнаты, с помощью и поддержкой брата Роджера он надевал широкую монашескую рясу – но аккуратно свернутая ряса лежала в ногах кровати.

Мурта вместе со стулом подвинулся чуть вперед и совершенно как сова на меня уставился.

– Сколько вопросов? Четыре? – Он поднял указательный палец. – Значит, первый: да, он ушел. Второй. – Мурта прибавил к указательному пальцу средний. – Куда? Черт меня возьми, коли я знаю. Третий. – Вверх поднялся безымянный палец. – Зачем? Он заявил, что сил его больше нет торчать взаперти. Четвертый. – Поднялся мизинец. – Тоже черт меня возьми, коли я знаю. Когда я видел его в последний раз, на нем ничего не было.

Мурта сложил четыре пальца и выставил вверх большой.

– Вы не спросили, но говорю: ушел приблизительно час тому назад.

От полнейшей беспомощности я вскипела. А раз уж злоумышленник пропал, накинулась на Мурту:

– Вы что, не знаете, что на дворе мороз! Снег идет! Почему вы его не задержали? И что вы подразумеваете под утверждением, что на нем ничего не было?

Маленький человек хранил совершенную невозмутимость.

– Разумеется, знаю. Думаю, и он знал, чай, не слепой. Остановить я пробовал. Когда он собрался выйти, я сказал, что он к этому еще не готов и что вы мне голову оторвете, если он уйдет. Схватил его рясу и загородил спиной дверь. Сказал, что он выйдет только через мой труп.

Мурта помолчал и абсолютно некстати сказал:

– У Элен Маккензи была самая замечательная улыбка из всех, какие я видел. Любого мужчину пробирала до нутра.

– И поэтому вы разрешили ее сыну-кретину выйти, чтобы замерзнуть до смерти? – взвилась я. – Какое отношение к этому имеет улыбка его матери?

Мурта задумчиво потер нос.

– Да, вот как я ему сказал, что не пропущу, он на меня этак и поглядел. Улыбнулся точь-в-точь как матушка и прямо как был голый выбрался в окно. Когда я опомнился, он уже был таков.

Я в совершенном ужасе воздела очи горе.

– Он приказал сообщить вам, куда он направился, и сказать, чтобы вы о нем не тревожились, – закончил объяснение Мурта.

– Чтобы я о нем не тревожилась! – в бешенстве приговаривала я под нос, когда неслась к конюшне. – Надо бы ему самому о себе потревожиться, когда окажется в моих руках!

В тех краях от побережья во внутренние области страны вела только одна большая дорога. Я скакала по ней крупной рысью, время от времени осматривая окрестные поля. Французские земли вокруг монастыря были плотно населены крестьянами, и леса, к счастью, неплохо вырублены; там не было серьезной опасности нападения ни волков, ни медведей.

Джейми обнаружился приблизительно в миле от монастыря. Он сидел на мильном камне – дорожном знаке, одном из многих оставленных древними римлянами по всей стране.

Он был бос, но одет в короткую куртку и тонкие штаны – судя по пятнам, принадлежавшим кому-то из конюхов. Я натянула поводья и несколько минут смотрела на него, опершись о переднюю луку седла; затем как бы между делом проговорила:

– У тебя нос посинел. Ноги, между прочим, тоже.

Он ухмыльнулся и утер нос тыльной стороной ладони.

– И яйца. Может, ты мне их погреешь?

Может, он и замерз, но настроение у него было явно неплохое. Я сошла с лошади и встала перед ним, укоризненно качая головой.

– Выходит, это бессмысленно? – спросила я.

– Что?

– Сердиться на тебя. Тебя, погляжу я, вовсе не волнует, что ты можешь схватить воспаление легких, что тебя съедят медведи, что меня ты извел до полусмерти…

– О медведях я совершенно не волнуюсь. В это время года они спят в берлогах.

Я окончательно потеряла самообладание и замахнулась, чтобы дать ему по уху, но он перехватил мою руку и без труда отвел ее, потешаясь над моим гневом. После нескольких мгновений безуспешного противостояния я сдалась и тоже расхохоталась.

– Ты намерен возвращаться? – спросила я. – Или будешь что-то еще доказывать?

Он подбородком показал мне на дорогу: