Чур, мой дым! - [19]

Я припустил. За мной побежали и пацаны. Клешня увидел нас и помахал рукой. Я прибавил ходу: надо успеть на выручку, а иначе все — прощай улов и наш подарок учительнице. Но как я ни старался, почти одновременно со мной подбежали к баньке Рыжий, Кузнечик и Доходяга.

— Клешня, не тронь! Там и моя доля! — крикнул я, еще задыхаясь от бега.

— A-а, защитничек, — насмешливо протянул Клешня. — Поди-ка сюда, поди.

Я подошел. Дульщик в это время хотел обогнуть баньку и убежать. Рыжий и Кузнечик остановили его, подвели к нам.

— Скурвился, значит? — все так же нараспев и с насмешливым прищуром спросил Клешня. — Наши порядки забыл, да? Может, с тобой снова на чердак подняться? Что молчишь?

— Он, гад, мне еще и пальцы чуть не выломал, — пожаловался Рыжий.

— За него дрался, за меченого? Или за себя? Отвечай, ты, морда.

Клешня взял меня за грудки и хорошенько встряхнул. Я не стал сопротивляться. Все равно бесполезно. Сейчас изобьют и потом достанется. Клешня наклонился, заглянул в глаза из-под своей челочки, ощерился, показывая мелкие острые зубы.

— Послушай, шмакодявка, — сказал он. — Неужели ты думаешь, что если я училке подаю мел, так все теперь изменится?

Я удивился, что он заговорил об этом, и посмотрел на ребят. Кузнечик по-прежнему держался безучастно. Он что-то рисовал на тропе грязным ногтем большого пальца ноги.

Лисья мордочка Доходяги стала еще хитрее и противнее. Он быстро что-то жевал, нервно проглатывая и рыская глазами. Рыжий был мрачен и все еще поглаживал свои пальцы.

Лицо Дульщика раскраснелось, воспаленные веки стали пунцовыми. На белках глаз проступили красные прожилки. Казалось, Дульщик вот-вот заплачет.

— Глазки строишь? — прошипел Клешня, заметив мой изучающий взгляд. — Я те сейчас такую смазь устрою… — И, не выпуская моей рубахи, Клешня занес растопыренную пятерню.

Медленно надвигались на меня длинные грязные пальцы, а сразу за ними — тонкие слюнявые губы в презрительной улыбке. Я дернулся так, что треснула рубашка.

— Обедать! Обедать! — закричали с горы.

Клешня опустил руку, повеселел.

— Твое счастье, что обедать, — сказал он. И уже ко всем: — Огольцы, надо бы жаренку устроить. Всю рыбу в кучу, а тетя Уляша приготовит. Верно я говорю, Доходяга?

— Она поджарит, это точно, — обрадовался Доход-Петрович. — Я с мамкой договорюсь.

Рыжий угодливо протянул свой кукан Клешне. А Кузнечик кисло заметил:

— Ей ведь тоже придется отвалить. — Он с явной неохотой отдал свой улов.

Тут четыре головля, пять пескарей и три красноперки, — пояснил Доходяга, протягивая свою долю. Дульщик стоял насупившись.

— А ты что не складываешься? Брезгуешь? — с наигранной обидой спросил Клешня. — Или думаешь, надую? Не бойся, зуб даю. Все будет по-честному, — великодушно пообещал он и потянулся к рыбе.

Дульщик отдернул руку.

— Это не себе, — глухо сказал он.

— А кому же? К Монашке подлизываешься? A-а, все понял, — обрадовался Клешня. — Училке, что ли? Молодец, молодец. Соображаешь. Я-то думал, что ты совсем чокнутый. Только у тебя ничего не получится, она не возьмет из твоих рук, — решительно заявил Клешня.

— Это почему? — удивился я.

— Грязные. И потом, что ей один кукан. Ей нужно всю рыбу, понял?

«Он, пожалуй, прав», — подумал я, хоть и очень жалко было расставаться с надеждой увидеть благодарные глаза Анны Андреевны.

— Давай, Дула, давай свою рыбу. Я скажу, что от всех, — пообещал Клешня.

Дульщик не протянул кукан, но и не стал сопротивляться, когда Клешня забрал улов.

— Ну что вы! — опять, заорали с горы. — Нам уже суп подают!

Клешня сорвался с места и, раскачивая куканы в обеих руках, побежал в гору. За ним устремились Рыжий, Кузнечик и Доходяга. Они так закричали, засвистели, что я понял — нас провели. Мальчишки или сами съедят рыбу, или подарят только от себя. Дульщик, видно, тоже об этом подумал. Он бросил удилище и с неожиданной прытью помчался вдогонку, настиг Клешню и схватил свой кукан.

Клешня обернулся и так пнул Дульщика, что тот отлетел, покатился по склону и распластался лицом вниз. Я подбежал к Дульщику. Рубашка на нем заголилась, видно было каждое ребро. Плечи вздрагивали. Одной рукой Дульщик обхватил голову, а в другой сжимал голавля с разорванными жабрами.

— Мы еще с ними поговорим, — сказал я. — Идем в столовую.

— Сам иди. Пусть подавятся, шкурники! — с ненавистью выкрикнул Дульщик. — Иди, иди отсюда, без тебя обойдусь, — рассердился он и на меня.

— Как хочешь, — буркнул я и тоже рассердился.

«А что он орет? Я тут при чем? Я сделал все, что мог… Все, что мог? Ведь врешь, врешь. Ты поступил подло, ты трус, а теперь оправдываешься. Ты…» И чем больше я мысленно выговаривал себе всю правду, тем ожесточеннее сердился на Дульщика.

— Ребята, обедать! — услышал я голос Анны Андреевны.

Она подошла к нам, спросила:

— Что такое? Что случилось?

— Да вот… — сказал я неопределенно. — Мы бежали…

— И я упал, — сказал Дульщик, поднимаясь с земли.

Лицо у него было заплаканное, с грязными разводами под глазами и на щеках.

— Вечно вы носитесь сломя голову, — возмутилась учительница. — На кого ты похож? Стыдно смотреть.

Дульщик на самом деле выглядел жалким, но слова учительницы мне были неприятны. «Она не должна так говорить о нем», — с обидой подумал я, глядя на Дульщика.