Чумные ночи - [209]

– А вот о том, что ее величество вышла замуж за шейха, писать не стали.

– Догадались, что это был фиктивный брак. Однако европейские журналисты, разумеется, захотят, чтобы королева со всей искренностью рассказала о том, что она думает про жестокого деспота, доводящегося ей дядей. В ее словах будут читаться чувства человека, всю свою жизнь страдавшего от тирании. В правительстве Роберта Гаскойн-Сесила есть люди, которые поймут эти чувства и захотят защитить этот прекрасный остров от Абдул-Хамида.

Через сорок два года турецкие крайне правые, обрадованные победами Гитлера на Балканах, будут писать в исторических рубриках некоторых стамбульских газет и журналов (таких, как «Орхон» или «Танрыдаг»), что этот доброжелательный совет консула Джорджа был частью дьявольского антитурецкого замысла. (По их мнению, Османская империя потеряла Аравию из-за шпиона Лоуренса[157], а маленький остров Мингер – из-за шпиона Каннингема.) Однако собравшиеся в кабинете премьер-министра утром 24 сентября 1901 года были едины в том мнении, что только согласие стать подмандатной территорией или протекторатом какой-нибудь европейской державы послужит надежной гарантией от вторжения войск Абдул-Хамида или иных сил. Все краешком глаза поглядывали на королеву.

– Решение о том, как именно выразить мое отношение к дяде, я желаю принять сама, – объявила Пакизе-султан с той твердостью, которую так любил в ней и которой так гордился ее муж. – Однако прежде мне нужно будет обдумать этот вопрос и прийти к определенному мнению о том, что будет лучше всего для мингерцев.

Глава 77

Слова королевы убедили встревоженных мужчин, собравшихся в кабинете премьер-министра, что она выступит в прессе с осуждением Абдул-Хамида, и укрепили их пока еще робкий оптимизм – ведь это был, по их мнению, единственный способ обеспечить политическое будущее острова. Однако ни западные, ни мингерские, ни турецкие журналисты так никогда и не услышат от Пакизе-султан ни единого слова хулы в адрес дяди и его политики.

– Расскажите европейскому газетчику то же самое, что говорили мне, вот и все, – попытался убедить ее однажды доктор Нури.

– К лицу ли мне так поступать? – ответила королева, широко распахнув глаза, отчего ее лицо приобрело по-детски наивное выражение. – То, о чем я говорила с сестрами и отцом, – мои самые сокровенные, самые драгоценные воспоминания. Разве зло, причиненное нам дядей, дает мне право делиться ими? И вообще, мне хотелось бы знать, что по этому поводу сказал бы мой отец.

– Вы теперь королева, и это вопрос международной политики.

– Я стала королевой не потому, что очень этого хотела. Мне хотелось положить конец эпидемии, чтобы люди больше не умирали. – И Пакизе-султан заплакала, а муж стал гладить ее по каштановым волосам и утешать: все равно на остров не заходят корабли, европейские журналисты приехать не могут, а значит, и давать интервью некому.

До самого конца сентября Пакизе-султан время от времени пишет сестре, что все не решит, как ей говорить с газетчиками, что сказать им про Абдул-Хамида. Прочитав эти письма, вы (вслед за ней) с удивлением поймете, что годы, проведенные ею с родителями и сестрами во дворце Чыраган, были самыми счастливыми в жизни принцессы. Чумные дни заставили ее, даже после воцарения на Мингере, скучать по былым временам, когда она играла вместе с отцом на фортепиано, читала романы с сестрами и бегала из комнаты в комнату, перешучиваясь с пожилыми гаремными тетушками. Иногда королева тихо плакала, стараясь, чтобы муж не заметил.

В особенно грустные, тоскливые минуты ей не хотелось выходить из гостевых покоев и даже вставать с постели. Но эпидемия затухала, люди потихоньку выбирались на улицы, в водах залива показались лодки, задул пахнущий водорослями теплый ветер, а там грянула и первая осенняя буря, словно встряхнувшая город и пробудившая его ото сна.

В начале октября, в дождливый, пасмурный, темный день, когда стало известно, что накануне умерло от чумы всего одиннадцать человек, было решено ограничить запрет показываться на улице временны́ми рамками. (Мазхар-эфенди хотел и вовсе его отменить.) Королева присутствовала на совещании в эпидемиологической комнате и горячо одобрила принятые решения. Поскольку кое-где от голода люди уже болели и даже умирали, правительство постановило вновь открыть в городе деревенские рынки и позволить горожанам отлучаться из дому в часы их работы. Эта поблажка несколько замедлила снижение смертности, что, впрочем, не лишило оптимизма правящие круги. Представители пароходных агентств стали заводить речь о том, что скоро надо будет разрешить и работу порта, ибо не за горами то время, когда на остров станут заглядывать первые корабли и даже возобновятся регулярные рейсы, и просили, ввиду этого, позволить им открыть свои конторы. Поскольку большинство хозяев контор были по совместительству консулами, премьер-министр понял, что просьбу их следует понимать как намек на то, что блокаду со дня на день снимут и броненосцы великих держав уйдут.

«И в этом случае, – напомнил Мазхар-эфенди, – прежде возобновления регулярных рейсов сюда придет „Махмудийе“ и подвергнет Арказ бомбардировке».