Чумные ночи - [167]
Стояла тихая, безветренная летняя ночь. Благодаря неумолчному стрекоту цикад и свету бесчисленных звезд в темно-синем небе хуруфитское опьянение шейха достигло наивысшей точки. Жизнь и смысл, знак и вещь, тьма и небытие творили мир, исполненный тайн. Свет и Дух, Одиночество и Красота, Сила и Заблуждение писали стихи сердца. И это значило, что Любовь и Аллах тонкой чернильной линией соединяли между собой звезды, ветви, аромат цветов, голоса птиц (сов и ворон), шорох ежей в чумной ночи. Ландо, медленно покачиваясь, проехало мимо текке Кадири, откуда уже начали выселять дервишей, потом мимо текке Рифаи. Шейх увидел в темноте двух часовых с фонарями в руках. Это произвело на него впечатление, – похоже, новая власть начала добиваться успехов.
Если новая власть и вправду сильна, она сошлет его в какой-нибудь дальний уголок острова. Конечно, это тоже не решит проблемы: мюриды и почитатели все равно отыщут место, где его спрячут, и снова выстроятся в очередь у его дверей. Если же остров вернулся под власть Османской империи или ей служат похитившие его бандиты, то, как предполагал шейх, его должны сослать далеко-далеко, скажем в Аравию или в Сиирт[151]. Так было принято в Османской империи: когда какой-нибудь шейх начинал раздражать власти, мешать им и демонстрировать свою силу, его разлучали с общиной и отправляли в такую даль, куда меньше чем за полгода не доберешься. Молодым человеком шейх Хамдуллах видел в провинциальных городках несчастных, навлекших на себя гнев губернаторов или стамбульских вельмож – чтобы добыть себе пропитание, им приходилось давать уроки Корана. Те ошибки, что вызывали ярость Стамбула, эти шейхи, единственной виной которых была их глубокая вера, совершали из-за гордыни или потому, что хотели показать последователям свою силу и заходили слишком далеко. Чтобы с ним такого не случилось, шейх Хамдуллах старался вести себя очень осторожно, особенно с тех пор, как губернатором стал Сами-паша, да не вышло.
Ландо проехало по улице, с которой, если взглянуть вниз, был виден задний двор больницы «Хамидийе», уставленный палатками и койками, потом свернуло налево, покатило вверх по склону и, миновав пекарню Зофири и парикмахерскую Панайота, выбралось на проспект Хамидийе. Улицы были темны и пустынны. Покинутым, забытым и очень печальным представал город перед прожившим в нем семнадцать лет и теперь отправляющимся в ссылку шейхом. В звездном свете крепость и дома из розовато-белого камня обретали очень странный, удивительный оттенок, и шейх чувствовал, что будет тосковать по этому свету, куда бы его ни сослали. Он представлял себе холодный, безрадостный восточный город, где нет деревьев и даже окон в домах, что-нибудь вроде Эрзурума или Вана, где он никогда не бывал. В такую даль, куда не ходят поезда, да еще во время чумы и карантина, никто за ним не отправится. Ниметуллах-эфенди наверняка попытается кого-нибудь на это вдохновить, но и ему, не раз столкнувшись с предательством, придется узнать, насколько низок порой бывает человек.
Пока ехали по проспекту Хамидийе и через мост, шейх думал, что его везут в бывшую резиденцию губернатора. Однако на площади у Дома правительства, медленно миновав солдат и охранников, ландо продолжило катить в сторону площади Хрисополитиссы, оттуда – к больнице Теодоропулоса, а затем свернуло к Флизвосской бухте. Шейх глубоко вдохнул пахнущий водорослями морской воздух, проникший в полуоткрытое окошко.
Самое замечательное в жизни на этом острове и в этом городе заключалось в том, что даже в самые плохие дни, даже в самые ужасные времена можно было смотреть на море и вдыхать его запах – это утешает человека и привязывает его к жизни. Шейха угнетала сама мысль о том, что его могут лишить этого прекрасного, теплого, мягкого климата и сослать куда-нибудь, где лежит снег или земля потрескалась от жары, где люди настолько бедны, что некоторые из них ютятся в пещерах. Ему придется искать расположения местных жителей, которые знать не знают, что он почитаемый шейх, толковать для них Коран и вести с ними душеспасительные беседы, чтобы заработать на хлеб, и ходить на почту, чтобы узнать, не прислали ли денег его мюриды. Пока ландо катило вдоль берега, шейх Хамдуллах думал, что сейчас его посадят в лодку и доставят на броненосец «Махмудийе», где с ним, возможно, будут плохо обращаться, и так начнется его ссылка. Когда каменистая дорога пошла вниз и металлический цокот подков зазвучал отчетливее, у шейха даже голова закружилась от этих тоскливых мыслей. Как же ему хотелось остаться!
Ландо спустилось к морю, но у бухты даже не притормозило и еще долго ехало на север. Ни лодки, ни шхуны, которые могли бы увезти его в ссылку, видно не было, и на сердце у шейха полегчало. Из леса веяло загадочной прохладой, слышались неясные шорохи, и где-то пела, словно плакала, неведомая птица. Шейх Хамдуллах решил, что в этих местах никто не бывает; видимо, и нелегальный вывоз людей прекратился.
