Четыре туберозы - [77]

Ты нам вождь, ты наш закон[135].

Ты и в княжеской тюрьме

Разливаешь блеск по плитам;

Райским светом в полутьме

По его скользишь ланитам.

Князь в молитвенном покое

Утра ждёт.

Утром кинет он земное

И к Предвечному взойдёт.

Вот и юный луч проснулся

В сумрак сводов заглянул[136],

На страдальца улыбнулся

И к цепям его прильнул.

А потом широко, плавно,

Осветив угрюмый свод,

Он походкой своенравной

Побежал вперёд…

Но чу! то звон ключей,

Железный шум у двери,

И гул смолкающих речей…

То палачи, то люди-звери.

«Убийцу сегодня сожгут

Пред всем монастырским народом.

Он пытку изведал под сводом.

Глядите, глядите, ведут!»[137]

Владыку морей и земли,

Постигшего тайное знанье,

К смерти вели,

Вели его в грозном молчанье.

Гордо и прямо он шёл.

Глядел, как орёл светлоокий,

Словно он витязей вёл

Сразиться в равнине широкой.

Безмолвно шли палачи.

На костёр подымались несмело.

Пламя зажжённой свечи

С ветром боролось, слабело.

Князь застыл; на огонь обратился

Взор его, полный любви;

Приговору внемля, склонился…

«Кровь проливший да сгинет в крови!»

Жадное пламя

Змеёю проворной ползёт,

То меркнет, то грозно, как знамя,

До небес досягнёт.

Рассыпаются угли; игриво

Пламенный бегает конь,

Мотает развившейся гривой.

Ржёт и хохочет огонь.

Рушатся балки и доски,

Высится шея огня…

Далёко звучат и дрожат отголоски[138],

Померкло за дымом мерцание дня[139].

Но в миг последний,

Когда костёр осел,

Вдруг колокол с башни опять загудел[140],

Зовя к похоронной обедне.

И всякий в смущенье спросил:

«Что это такое?

Кто, грешный, устава не чтил, —

Убийце гласить о покое?»

Узрели: на башне высоко над ними

Старик вдохновенный стоял,

И гулко, и мощно руками худыми

Он колокол правды над миром качал.

И вспомнили все эремита,

Почившего много уж лет,

Была его память с преданием слита…

О грешном вещал он грешным ответ.

…………………………………………

Клубы дыма в пространство безгрешное

Срываются с места, грехом отягчённого,

За ними спешит, поспевает душа неутешная,

Душа неутешная князя казнённого.

Позабыл он, что прежде, когда-то

Он стремился по струям эфира,

Что имел он учителя-брата,

Что расстались они для спасения мира.

Душа в полоненье — движенье неверное,

Струится влиянье от грузной земли,

Ещё тяготеет пространство трёхмерное —

Учители-духи ещё не пришли!

Хаос надвигается!

Ужас коснеющий…

Кто-то незримый там улыбается,

Без-образный, Образ — имеющий.

«Довольно, довольно страданья.

Люби же себя и пойми,

Ты расстался безгрешен с людьми,

Ты в храме предвечного знанья».

Душа прояснилась и вспомнила вдруг

Целый ряд непонятных мучений,

Перед правдой грядущей минувший испуг,

К величью холодному сотни ступеней.

И восстала она, развернулась она

И помчалась по воздуху смело.

И была она снова сильна,

А далёко под нею ужасное тело.

ГЛАВА V

Там, где ночи нет,

Там, где свет всегда,

Звук безмолвием одет

И не молкнет никогда,

Там в восторгах изменений[141]

И стеснённые в мечту

Без конца сияют тени,

Прославляя красоту.

То они, склонясь друг к другу,

Обнимаются, как братья,

То томятся от испуга,

Слыша грозные заклятья,

И спешат, и ждут, а цели

Им небесные темны.

Небеса им ждать велели,

Ждать и видеть сны.

О сны мгновенные,

Тысячелетние

И неизменные!

Всё безответнее,

Немее, глуше

Земные души.

Мертвей вселенная.

Снится нам тяжёлый сон,

Будто мир из трёх сторон,

Будто прахом дух стеснён,

Силой вечных похорон.

И меж нас скользят незримо

Сонмы трепетных созданий.

В хоровод неуловимо

Вновь вплетаются их длани.

В них земное сильно, живо,

И они, в часы теней,

Под альков скользнув стыдливо,

Вновь вдыхают яд страстей.

Сладко им во сне чудесном,

Где живут созданья — люди,

В прахе тяжком и телесном,

Дышат их живые груди.

И в мученьях полудухи

Просят жалости и жизни!

Их сердца к святому глухи,

Тяжко им в святой отчизне!

Иногда в великой силе

К людям духи нисходили,

И забытые уроки

Повторяли нам пророки.

Прорицали они,

Что сосчитаны дни

Земного страданья,

Что проснулась опять

Вера в прошлое знанье,

Что великая рать

Смело идёт на закланье.

Но Демон, владыка несчастных слепых,

По смерти стремящихся к радостям праха,

Их зорко следил, — шум сражений не тих,

И ждали пророков каменья да плаха.

И долго тянулись века,

И Демон царил на земле,

А верные ждали борца-старика,

Проведшего жизнь в мучительном зле.

Чтоб зло он познал

И проклял познанье опять,

Чтоб чист, как нетленный кристалл,

Он мог перед смертью стоять.

И долго тянулись века.

Был каждый надеждой согрет.

Все ждали борца-старика,

Но он не рождался на свет.

Духи томились в испуге,

Демон тайну хранил,

А Демона злобные слуги

Искали опоры магических сил…

Но вот разгорелся костёр

И в пламени ярком погас!

По небу скользнул метеор,

И пробил последней борьбы непредвиденный час!

ГЛАВА VI

Ночь погасла. Месяц бледный

Возрождается во мраке.

Темь. Безмолвье. — Сон победный

Дышит тихо в каждом злаке.

В этой ночи дремлет сила!

Ночь, — магический покров, —

Духов мощью осенила,

Научила тайне слов.

И прозрачною толпою,

Чуть заметно, словно пар,

Реют духи над землёю

В ожиданье скорых чар.

Над землёю духи реют

И над башнею седой,

Чьи глаза как будто веют

На прохожего бедой.

Люди все её боятся:

В ней мудрец давно живёт,

В ней видения таятся,

Кто-то плачет и поёт[142].

Кто-то тихими крылами

В окна бьётся в полусне,

Кто-то сильными словами

Духов требует в огне.

Но сегодня в Залу Тайны