Четыре туберозы - [76]

Пустыня и тени теней,

Снов пролетающих стоны,

Мириады зажжённых свечей

На небе у вечного трона,

И шёпот небесных жилиц,

Летящих стеснённой толпою,

Готовых повергнуться ниц,

Чтоб лёгкой подняться стопою…

Ожила угрюмая ночь!

Сперва стонала и плакала тяжко,

Боясь откровения утра.

Ожила угрюмая ночь!

И свод небес,

Когда-то убранный алмазом,

Подёрнут тяжкой синевою,

Как мертвеца покров.

Давно застыл, не видит лес,

Как водяным и мёртвым глазом

Во тьму глядит широкий ров,

Гнилой наполненный водою.

За ним в болоте притаились

Обители святой седые стены;

Они с безмолвьем примирились,

Веков познавши перемены.

Дух пролетал над областью уныния;

Он слышал, как ковыль шумел.

На горизонте — выгнутая линия —

Звезды нездешней хвост алел.

На кочке плавучей ведьма сидела,

Нагими руками власы заплетала,

О чём-то безвестном она сожалела,

О радостях духов она лепетала.

И стан её стройно склонялся под звуки,

В них тайна хранилась былого напева.

Во мраке сияли белые руки[130],

И долго пела болотная дева…

Но юное утро явилось вдали,

И ночь задрожала в тоске безысходной, —

И духи, и тени поспешно ушли

В незримую бездну дорогой свободной.

Монастырь неподвижен и строг.

Там колокол гулко рыдает:

Того, кто с молитвою лёг,

К молитве он призывает.

Пред Князем монахи стоят:

«Скажи нам, оборванный нищий,

— Нам жалок твой ветхий наряд. —

Давно не вкушаешь ты пищи?

Тебе мы дадим отдохнуть;

Мы к трапезе сядем с тобою.

Забудь про неверный свой путь,

Направленный грешной судьбою!»

Князь жадно на лица глядит,

Ищет врага между ними:

Но каждый достоин на вид,

Измучен делами святыми.

И слышится голос ему:

«Скажи им завет о спасенье,

Доступный простому уму».

На Князя сошло вдохновенье.

Речь Князя к монахам

«Мы живём былыми снами,

И без них мы тени,

Обречённые веками

На бесплодность сожалений.

Кто здесь молиться посмеет?

Здесь холодом веет!

Только в смерти, смерти милой

Станем снова ближе к Богу[131].

После смерти с ярой силой

Мы опять познаем много[132]

Скрытой правды в грубом теле.

Скажите! Молиться вы смели?

Все родились мы слепыми,

И слепыми мы живём.

Хоть и званые, — чужими

Мы войдём в Предвечный Дом.

Сердце моё леденеет!

Скажите, здесь ужасом веет?

Тот, кто Божьими дарами

Осенён щедрей других,

Пусть поспешными устами

Осенит мой слабый стих.

Вырвите ужас из сердца телесного.

Жду я ответа небесного!»

Князь умолк и весь застыл,

И дрожал он в ожиданье.

В нём угас мгновенный пыл,

Бегло вспыхнувшее знанье.

Столпились монахи вокруг,

И старца они убеждали:

«Предвечной Правды ты друг, —

Ответь ему словом скрижалей».

И выступил к Князю тогда

Старец согбенный.

Длинна и седа борода,

Лик его странен смиренный,

В очах его полуживых

Огонь, как зарница, играет.

Грозно взглянув на своих,

Он страннику слово вещает.

Речь Монаха к Князю

«Напрасно ты Бога гневишь,

От века мы знаем уставы.

И много столетий здесь царствует тишь,

Пред Богом мы правы!

Никто не входил к нам до этого дня,

Чтоб не быть нашей тайной утешен.

Он радостно жил, хоть являлся, стеня,

Святым умирал, а прежде был грешен.

Ты хочешь низвергнуть великий кумир,

Но людям без нас показалось бы хуже:

Даруем сердцам мы божественный мир,

А мир бестелесный нам, странник, не нужен.

Находит приют здесь от жгучих страстей

Кто их разлюбил или ими измучен.

Другого не нужно! Людей пожалей!

Над миром усталым наш колокол звучен».

И старец торжественно смолк,

Главу преклонив лицемерно:

Он был между овцами волк,

Но пастырь монахам примерный.

А князь на него посмотрел,

Прозреньем опять осенённый.

И понял Монах — защититься хотел, —

Нарушить хотел неземные законы.

Три раза свой нож опустил

Князь в грешное тело Монаха:

Себя же крестом осенил,

Спасаясь от вещего страха…

Отпрянули в ужасе все

И смотрят на грешное дело,

И вдруг, огневой полосе

Подобное, что-то взлетело.

Стогласно гудит монастырь:

В нём колокол гулко рыдает;

Его безобразный упырь

Крылами своими качает.

В том видя таинственный знак,

На князя бросается братья.

Не явно ли Богу он враг?

То глас неземного проклятья![133]

На князя оковы кладут,

В тюрьму запирают под сводом.

«Преступника завтра сожгут

Пред всем монастырским народом!»

ГЛАВА IV

Глухая усталая ночь!

Снами больными, больными виденьями

Измучилась добрая ночь:

Сегодня прикована тяжкими звеньями

К земле земная, забытая дочь.

Ты мать не забыла, старуху печальную,

Ты чарам зловещим не веришь земли.

Зажгла ты на небе лампаду пасхальную,

Чтоб светлые тени к земле снизошли.

Ты скована снами, заботами грешными,

Но в каждое сердце умеешь взглянуть;

В тюрьму заглянула очами поспешными,

И в страхе спешила свой лик отвернуть.

Высокий, звонкий свод,

Отзвук каждого движенья,

Бесов злобный хоровод

И — мученья, и мученья!

Нет, не хочешь ты мучений,

Стонов грузных тел. —

В небесах ликуют тени,

Чертят грешному предел.

Ты всех объяла тканью нежной —

Покров единый надо всем;

В тебе нет горести мятежной[134],

Твой взор прозрачен, тих и нем.

Смело ты зажгла зарницы,

Осветила ярко тьму, —

Грозно огненные птицы

В княжью вторгнулись тюрьму.

И руки слепцов разъярённых

Застыли пред трепетным светом,

А камни в стенах полусонных

Их встретили звучным приветом.

Высокий, звонкий свод

Опустел, и бесов нет.

Их расторгнут хоровод…

Последнему утру — привет!

………………………………

О, печальный, тихий звон,

Друг ночей бессонных,

Божьей мыслью окрылённых,