Четыре стороны сердца - [14]

Этот новый Людовик, каким отец видел его теперь, а именно – отрешенный молодой человек, легкая добыча для всех и не защищенный никем, мог обороняться от внешнего мира разве только своим трехлетним молчанием. Увы, сам Анри до поры до времени трусливо закрывал глаза на оскорбительные выпады Мари-Лор, считая ее поведение просто смешным и нелепым. И теперь, обнаружив, что она отказывается делить ложе со своим супругом, что она объявила ему это еще месяц назад, поставив под сомнение его мужские качества, и что Людовик покорно сносит ее отпор, Анри, конечно, взглянул на ситуацию совсем иначе. Ибо вот уже много вечеров подряд Мари-Лор бросала в лицо мужчине, который любил женщин, худшее из оскорблений, хотя одному Богу известно, как Людовик любил женщин – любил куда больше, чем его отец, поскольку не мыслил для себя любви без покровительственной нежности и чуткости. Возможно, вчера вечером само Провидение позволило Анри Крессону, стоявшему под платаном, увидеть издали эти два лица – мужское, искаженное стыдом, страхом и невозможностью поверить, что все еще можно исправить, и женское – лицо этой шлюхи, с ее безжалостными словами. Шлюхи, чье хорошенькое личико, обращенное к его сыну, стало лицом убийцы, лицом юной фурии, способной на все. Вот когда он понял, отчего некоторые молодые мужчины могут спасовать, сникнуть перед этой породой женщин, с которыми им было суждено плодить детей и строить совместную жизнь. Разумеется, сам Анри не боялся ничего и никого, даже таких вот созданий, – не исключено, что они могли ему даже нравиться: он явственно чувствовал в себе прирожденную жестокость, инстинкт выживания, тягу к наслаждению и к власти над другими, еще более неодолимую, чем страсть к разрушению. Но в данном случае он стал свидетелем сцены, которая, несомненно, была прелюдией к разрыву, крушению прежней жизни, а ведь она могла быть счастливой, да она прежде и была счастливой, ибо судьба наделила Людовика – и отец знал это – всем, что нужно для счастья. Однако теперь его сына словно молния испепелила; временами он казался отцу то ли ангелом, то ли призраком. И нужно было сделать все возможное, чтобы Людовик снова уверовал в себя, чтобы он поверг в прах эту горгону с такими нежными чертами, в таких элегантных нарядах, эту супругу, с ее безупречным телом и уродливой душой, эту бессердечную гадину.

В молодости – кажется, годам к двадцати – Анри Крессон прочел всего Бальзака и позже, в самые решающие, переломные моменты своей жизни, всегда мысленно возвращался к его романам, чьи герои нередко были сентиментальны и даже, по его мнению, трусоваты, а мир, грозящий потерями и душевным крахом, состоял из жертв и негодяев, из юных карьеристов и всемогущих богатых дебилов. О нет! Нет! Его Людовик не принадлежал ни к этим циничным юнцам, ни к этим властолюбцам. Нормальный мужчина не добивается успеха, используя женщин. И если он, Анри, терпит у себя в доме бедолагу Филиппа, то лишь потому, что тот – брат его жены, без гроша в кармане, а безденежье Анри считал такой же тяжелой и опасной хворью, как опоясывающий лишай или полиомиелит.

Предаваясь раздумьям у себя в кабинете, он сломал три или четыре карандаша, разорвал несколько документов, а из клочков сложил голубей, которые, пролетев мимо окон нижнего помещения, дали понять его секретарям, что сегодня хозяину лучше не перечить. Один из этих треугольников, посланный со второго этажа и мелькнувший в окнах первого, поверг в панику весь его персонал, точно пожарный набат.

* * *

Сильвия Амель родилась в Туре шестьдесят восемь лет назад. Посвятив десять лет путешествиям и получению образования, она вернулась на родину, сколотив себе приличный капиталец или, по крайней мере, овладев техникой и средствами, позволявшими удовлетворять любые прихоти. Это было тем более легко, что ее знали и почитали в родном городе, где она умело распустила слухи о своем богатстве, о своих деяниях – не просто похвальных, но почетных – и о своих достижениях за все годы отсутствия. Она давно усвоила в числе жизненных правил одно, важное: никогда не позволяйте людям забыть или игнорировать вас. Длительное отсутствие легко дискредитирует любого человека, особенно в глазах провинциалов, полагающих, что тот, кто покинул родной город, почему-либо не может или больше не хочет в нем жить, проявляет некую моральную слабость.

Итак, мадам Амель уже десять лет как вернулась в родные края. И теперь эта дама, с ее округлым лицом, седыми волосами, чуть полноватой фигурой и типично провинциальной, солидной элегантностью, была владелицей особняка, где давала приют исключительно несчастным женщинам, которых били мужья или обошла судьба, – словом, играла самые разные роли в этом буржуазном городе. В ее распоряжении всегда был целый отряд светских дам – провинциальных, конечно, пухленьких, но вполне аппетитных, и эти особы, зараженные милосердием, как заражаются оспой или холерой, принимали у себя, следуя ее инструкциям, многочисленных визитеров. В результате мадам Амель выполняла две роли, не такие уж разные, поскольку она одновременно врачевала и тела мужчин, и души женщин. Иными словами, фактически управляла этим городом – единственным, который что-то значил для нее, хотя до этого она успела пожить в Лионе, Майами, Детройте и, наконец, в Орлеане – последнем этапе ее странствий в нашем необъятном мире. Никто не знал, была ли она связана узами брака или какими-нибудь иными в течение этих десяти лет, но всем было известно о ее надежных связях в некоторых довольно влиятельных кругах общества, и тот, кто дерзнул бы ей навредить, совершил бы капитальную глупость. Она была патронессой церкви Святого Юлиана, заведуя, в частности, финансами, кюре – полностью свихнувшимся беднягой, которого, неизвестно почему, ревностно опекала, – церковным хором и прочими певческими коллективами, не забывая при этом иные, не совсем законные организации, – словом, обладала многими властными полномочиями. В любых превратностях и сюрпризах судьбы Сильвия Амель демонстрировала неизменную стойкость, спокойствие и доброжелательную улыбку, имея дело с богачами, а иногда и с бедняками – если хотела сгубить или купить их.