Царский приказ - [17]

Максимов так мало ожидал такого вступления, что ушам своим не верил. Неужели его потребовали сюда для того только, чтобы узнать, в каком полку служил его отец, в каком чине он вышел в отставку, велико ли его состояние и как идет служба его самого, Ильи Ивановича Максимова, в Синоде? Какое отношение все это имело к его истории с портным Клокенбергом — понять было трудно. Но наконец дошла очередь и до этого.

— Вы живете у портного Клокенберга? — спросил граф, мельком взглядывая на притворенную дверь в соседнюю комнату.

«Вот оно, доползли-таки наконец!» — подумал Максимов, и ему стало жутко, но не настолько, чтобы он потерял самообладание, и он твердым голосом приступил к своей исповеди:

— Я жил у него до вчерашнего дня, ваше сиятельство, но у нас вышли неприятности…

— Из-за его дочери?

— Точно так, ваше сиятельство. Он ее…

Его опять прервали, и на этот раз с улыбкой:

— Вы влюблены в нее?

Вопрос был так неожидан, что Максимов мог только широко раскрыть глаза от изумления.

— И она тоже вас любит, — продолжал граф, не дожидаясь ответа и не переставая милостиво улыбаться. — Вы знаете, на что она решилась было с отчаяния?

Максимов отрицательно качнул головой: слова не выговаривались. Он ровно ничего не понимал из того, что ему говорили.

— Она хотела лишить себя жизни и бросилась в воду, но ее спасли, и государь император, узнав про это приключение, милостиво соизволил приказать обвенчать вас.

Граф еще говорил что-то, но Максимов ничего не слышал. В голове его поднялся неописуемый сумбур, и все, что происходило с ним, казалось ему нелепым кошмаром.

Однако вскоре пришлось убедиться, что это — не сон, а горькая действительность. Повторив ему еще раз, что государь приказал обвенчать его с девицей Клокенберг, граф прибавил, что царское повеление должно быть исполнено немедленно.

— Священник предупрежден, ваша невеста здесь, и вас сейчас отвезут в церковь… в моей карете, — любезно прибавил он, все еще приписывая бледность и растерянность своего слушателя радости от нежданно-негаданно свалившегося ему на голову счастья.

Но ему вскоре пришлось убедиться, что он ошибается.

— Ваше сиятельство, да за что же?! — воскликнул, наконец, Максимов с таким отчаянием, что сомневаться в том, каким жестоким наказанием считает он для себя царскую милость, было нельзя.

— Разве вы не любите девицу Клокенберг? — спросил граф с досадой.

— Я ее вовсе не знаю… никогда с нею не говорил… Да, наконец, я и не думаю еще жениться… И без благословения отца… Войдите в мое положение, ваше сиятельство! Я — русский дворянин, сын заслуженного офицера, никакой вины за собой не знаю; за что же меня подвергают такому насилию — связывают с девушкой, которую я вовсе не люблю, о которой никогда не думал, с какой-то немкой… Ваше сиятельство, это жестоко, я этого не заслужил…

С каждым словом этой бессвязной речи, вырывавшейся из глубины души несчастного молодого человека, как громом пораженного неожиданным приказом, граф все больше убеждался в его искренности, но ничего для спасения его не мог придумать. В своих решениях царь был тверд, и только быстрым исполнением их можно было угодить ему. Очень может быть, что уже сегодня, при утреннем докладе, он спросит: «Обвенчан ли регистратор Максимов с дочерью портного мастера Клокенберга?» — и ответить отрицательно — значит самому рисковать опалой.

— Очень сожалею, но у меня приказ от государя императора обвенчать вас, и я не могу не исполнить его, — отрывисто прервал граф мольбы несчастного Максимова. — Советую вам покориться безропотно воле нашего царя.

— Ваше сиятельство, дозвольте мне, по крайней мере, дождаться благословения моего родителя, — попытался Максимов ухватиться за последнюю надежду если не на спасение, то хоть на отсрочку.

— Ваш отец, как дворянин и офицер, скажет вам то же самое, что я говорю вам: царской воле надо повиноваться, — заявил граф строгим, не терпящим противоречия тоном.

Было около семи часов, а ровно в восемь он должен был явиться с докладом во дворец; время нельзя было терять.

Не прошло и пяти минут, как Максимов очутился в карете, в которой уже сидела Кетхен с каким-то пожилым военным в полковничьем мундире, и карета поехала по направлению к Казанскому собору.

Жених был бледен как полотно, и его глаза злобно сверкнули при виде невесты, которая сидела ни жива ни мертва на том месте, на которое ее посадили, не смея пошевельнуться, с замирающим сердцем спрашивая себя: чем все это кончится? Неужели толстый генерал, который сейчас допрашивал ее, не обманул ее, говоря, что сам царь приказал обвенчать ее с Максимовым? Она так испугалась и растерялась, что на вопросы генерала ничего не могла ответить. Он приказал ей ждать в соседней комнате, а вскоре за тем ее вывели на подъезд, и тут она увидала Максимова. Как он сердито посмотрел на нее! Он, верно, ее во всем обвиняет… Но чем же она виновата? Разве, бросаясь в Мойку, она могла знать, что из этого произойдет? Ей и в голову ничего подобного не приходило. Когда ее потребовали сегодня к военному губернатору, она ждала, что ее посадят в тюрьму или сошлют в Сибирь за то, что она хотела лишить себя жизни. Ей и отец накануне сказал, что даром им эта штука не пройдет. Но то, что вышло, оказалось много страшнее того, чего она ждала. Максимов никогда не простит ее, и всю свою жизнь будет считать ее злейшим своим врагом, а она с радостью отдала бы жизнь за него.