Царский приказ - [15]

Экзаменом, который графиня не преминула сделать ему при первом же свидании, она осталась очень довольна: он изрядно говорил по-французски и имел понятие обо всем, о чем надо было иметь понятие в свете. И манеры у него оказались приличные: скромен в меру, смел без нахальства, умен…

Графиня Авдотья Алексеевна, у которой еще так живо было на памяти минувшее царствование, подумала, глядя на Максимова, что, родись этот молодчик двадцатью годами раньше, фортуна, чего доброго, выбрала бы его в свои любимцы. Но теперь не те времена.

— Это хорошо, что отец тебя по статской, а не по военной пустил, — сказала она, не спуская с Максимова пытливого взгляда, — времена теперь пошли крутые. Ну, да твой батюшка и смолоду был не глуп, а теперь, поди чай, уж изрядно ума и опытности принакопил, — прибавила она с коротким ироническим смешком и приказала ему являться к ней каждое воскресенье обедать.

Графиня жила одна в своем большом доме на Фонтанке; ее муж давно умер, а дети жили с семьями отдельно; но ее знал весь город, и, хотя с воцарением нового императора в ее парадных комнатах и не было так людно, как прежде (зная ее привязанность к покойной императрице и несдержанность ее языка, многие из прежних завсегдатаев перестали у нее бывать, и сама она с усмешкой называла себя опальною), тем не менее преданных друзей и почитателей у нее осталось достаточно. Внутренние ее покои, как раньше, так и теперь, кишели многочисленной дворней, приживалками, богомолками и тому подобным людом, питавшимся от ее щедрот. Как раньше, так и теперь, графиня проживала все свои доходы без остатка, частенько прихватывая еще из сумм, припрятанных ее управителем на черный день.

Между прочими убыточными слабостями она сохранила до сих пор слабость к нарядам; сама одевалась роскошно, и вид молодого существа в несвойственном его летам и наружности наряде повергал ее в печаль. От души жалела она молодежь, подвергавшуюся гонению за щегольство, усвоенное с детства, и называла (про себя, конечно) молодцами тех, которые позволяли себе, рискуя подвергнуться жестокому наказанию, исподтишка нарушать новые законы.

Когда в следующее воскресенье Максимов явился к ней одетый с ног до головы щеголем, она не могла удержаться от улыбки и, хотя погрозила ему пальцем и сочла своим долгом заметить ему: «Смотри, молодчик, не попадись ты на первых порах, у нас теперь за такие кюлоты, как на тебе, в Сибирь ссылают», — однако обошлась с ним еще ласковее, чем в прошлый раз, после обеда приказала ему остаться на вечер, посадила его играть с собой и с двумя своими старыми друзьями в реверси, и все трое, точно сговорившись, проиграли ему десять червонцев. Этими деньгами Максимов уплатил за свой наряд, сделанный в долг у доверчивого русского портного.

Эта первая удача так ободрила его, что он рискнул открыть себе кредит у Клокенберга.

Довольно-таки озабоченным возвращался Максимов на новую квартиру со службы.

Когда после свидания с князем Лабининым он переоделся у приятеля и пришел в канцелярию, благоволивший к нему служитель шепнул ему по секрету, что из полиции приходили разузнавать про него.

У Максимова екнуло сердце; проклятый немец успел выспаться, очухаться от побоев и начал действовать, это ясно как день. Насчет побоев особенно беспокоиться не стоило. Важных увечий причинено не было, драка произошла без свидетелей, и все можно свалить на самозащиту. Но от долга не отбояришься; деньги во что бы то ни стало надо уплатить, и как можно скорее, чтобы спастись от скандала. До сих пор, видя его всегда прекрасно одетым, веселым и в хорошем обществе, никто не подозревал, как ему трудно сводить концы с концами. Знает это только Мишка. Но тот дорожит честью своего барина несравненно больше, чем своей собственной, и ни за что не станет рассказывать, что до переезда на квартиру к теперешнему их врагу его барину частехонько случалось питаться одной тюрей из черного хлеба с квасом, чтобы быть в состоянии заплатить парикмахеру. Мишка дозволил бы скорее искрошить себя на куски, чем проболтаться чужим про их домашние затруднения. Но от Клокенберга пощады ждать нельзя. Не говоря уж об оскорблении действием, к которому, будучи немцем, он должен был отнестись особенно щекотливо, долг за Максимовым был крупен — около ста рублей. Занять такую сумму было немыслимо: богачей между его сослуживцами и приятелями не было, а ростовщики потребовали бы обеспечение.

К чести Максимова надо сказать, что ему и в голову не пришло воспользоваться расположением вдовы капитана Гвоздева, которая сочла бы за удовольствие выручить его из беды, или обратиться к князю Лабинину, сердечно предлагавшему ему всего несколько часов тому назад свою протекцию, или к графине Авдотье Алексеевне, которая продолжала оказывать ему милостивое внимание, шутливо обещала сыскать ему невесту, могущую помочь ему выйти в люди, и наконец, недели две тому назад подарила ему кружевное жабо и манжеты. За этот подарок Максимов с восторгом расцеловал ее ручки, но, если бы ему нужно было для спасения жизни признаться ей или князю Лабинину, что ему до зарезу нужно сто рублей, он не решился бы на это. В таких уж правилах он был воспитан.